Переговорив с Егором Матвеевичем, Машутка пошла в свой дом. Сейчас, когда она снова вернулась в родное гнездо, она еще острее почувствовала невыносимую тоску и боль.
«Вот здесь, на этой лавочке, отец с матерью любили сидеть по вечерам», — вспомнила Машутка. У этого тополя отец делал ей ледяную горку, здесь же она прощалась с ним, когда уезжала в город. Вот у этого окошка она написала последнее письмо Алеше. «Последнее…» — мысленно повторила девушка и, уткнувшись лицом в угол ворот, заплакала.
Неизвестно, сколько времени простояла бы так Машутка, если бы у ворот не появился Калина. Протерев слезящиеся глаза, он пристально посмотрел на одетую в форму солдата белой армии девушку и не то с сожалением, не то с презрением протянул:
— Плачешь, вояка?
Машутка нехотя отвернулась от ворот и, вытерев рукавом глаза, посмотрела на Калину. Во взгляде девушки было столько тоски и страданий, что даже изнуренный непосильной работой, огрубевший Калина пожалел девушку, хотя и считал ее пропащей девкой, по глупости ушедшей в белую армию.
Потупившись, он, запинаясь, сказал:
— Извини, Маша, я ведь думал… Да разве тут скоро разберешься?
Машутка подошла к Калине и как-то по-детски к нему прижалась.
От волнения Калина крякнул и, заторопившись, погладил Машуткины волосы. Два дня назад он встретился на базаре со своим сватом из Ивановки. После выпитой бутылки самогона сват рассказал ему, что в Ивановку вернулся его племянник, в свое время арестованный красными за хулиганство. И вот этот племянник уверяет, будто бы гавриловцы живы, освобождены из-под ареста и вступили в Красную Армию добровольцами. Калина до сих пор не решил еще, верить его рассказу или нет. Искренне жалея девушку, Калина решил показать ей, чем занимаются люди, с которыми она шагает по одной дорожке. Взяв Машутку за руку, он открыл ворота и повел ее во двор.
— Вот посмотри, Маша, чем твои новые друзья промышляют сейчас, — показывая на пять пустых парных телег, плотно стоящих под сараем, сказал Калина. — Лошадей Егор Матвеевич на заимку угнал, а добро-то вот в амбаре и в подполье спрятано. Тучкин, приятель Егора, припер. Анисья складывать помогала: говорит, золота да серебряна посуда все. Меха, ковры разные, картины. Церковного, говорит, немало… Провожатый будто бы сказывал Анисье, что тут на большие мильоны. Вот оно как получается… Вы воюете, головушки свои под пули подставляете, а они грабежом промышляют. Церкву, и ту не жалеют. Ишь, правда-то у них какая?.. Говорят, не только у Егора, а у другой родни пропасть напрятал награбленного… Богач стал..; А год назад писаришком служил у жандармов. Все они такие. И Егор Матвеевич не лучше…
Машутка слушала Калину с большим вниманием, хотя она и видела дела похлеще тех, о которых он ей говорил, но что она могла сделать, что она могла сказать Калине? И девушка ничего не ответила, лишь отворачивала пылающее лицо.
Калина умолк. Еще несколько Минут назад он готов был рассказать ей все, что слышал от свата о ее отце и матери. Но сейчас, когда она так безразлично отнеслась к его сообщению о грабежах Тучкина, он решил, что не стоит она радости. И ничего ей не стал говорить.
В избе Машутку встретила Анисья. Обрадовавшись, она засуетилась было около самовара, но потом, всплеснув руками, подбежала к стоявшему под лавкой сундучку, открыла большой замок и, покопавшись в углу сундучка, подала Машутке узелок.
— Экая ведь, какая я стала беспамятная. Чуть было не забыла… Это тебе, Машенька, прислали… Давно в сундучке лежит… Хотела на войну тебе послать, да адресту нету. Егор-то Матвеевич твой адрест никому не дает.
У Машутки сильно-сильно забилось сердце.
«От Алеши, от Алеши», — думала она, торопливо развязывая узелок.
Действительно, письмо было от Алексея. Он написал его накануне отступления из Златоуста и оставил Пустоваловым с просьбой отправить, когда наладится связь.
«Дорогая Маша, — писал Алексей, — завтра мы уходим из Златоуста. Недаром говорят, что у некоторых людей судьба бывает злодейкой. Наша судьба (на самом деле, сложившиеся обстоятельства), пожалуй, хуже, чем злодейка. Как видно, она решила придавить нас к земле, а если удастся, то и раздавить. Я ждал каждый час, каждую минуту, но все напрасно. Значит, дома у тебя случилось что-то большее, чем мы полагали. Иначе бы ты приехала. Я в этом так же уверен, как уверен в твоей любви. Ну что же? Будем мужественными, моя дорогая. Если обстоятельства приготовили нам такое испытание, то нам остается перенести его так, как это делают твердые, честные люди. Помнишь, я тебе рассказывал о Ершове, Маркине и Шапочкине. Ты говорила тогда, что хотела бы стать похожей на них. Вот пришло наше время. Я обещаю тебе быть таким же стойким. Верю, что и ты будешь такой же.
Хочу закончить так: теперь я буду сражаться с тройной энергией — за правду, за тебя и за себя. Ничуть не сомневаюсь, что встретимся живыми и здоровыми и еще более любящими друг друга. Верь, что я найду тебя, Маша.
Весь твой Алексей». Машутка не находила себе места.
— Тетя Анисья! Поезжай в Златоуст, тебе это можно.
Узнай, куда ушла их часть и найди его. Найди, тетя, и я сделаю для тебя все, что только ты захочешь, — умоляла девушка.
Анисья вздохнула, покачала головой и, начиная догадываться, о чем говорит Машутка, со вздохом спросила:
— Я, Машенька, никак не догадаюсь, кого я должна ехать искать в Златоусте? Ты уж скажи прямо…
Только теперь Машутка поняла, что Анисья действительно не знает, кого нужно искать. Тронутая ее участливыми словами, девушка придвинулась к Анисье и как родной матери рассказала все о своей любви.
— Ох-хо-хо! — вырвалось у Анисьи, выслушавшей исповедь девушки. — У многих из нас, Машенька, жизнь с это го начинается. Только по-разному она выходит, любовь-то эта. У одних тихо и гладко, а у других, как у тебя, одни слезы да горе. А потом, глядишь, коих так на всю жизнь в дугу и согнет. — И, погладив девушке волосы, добавила: — Говорят, в Гавриловку красные скоро придут. Оставайся здесь, чего тебе эти белые дались? С красными прилетит твой соколик и все твои беды как рукой снимет. Вместо слез песни каждый день петь будешь. Послушай меня старую… Машутка упруго поднялась и, уходя, сказала:
— Эх, тетя Анисья! Все это не так просто, как ты думаешь. Хоть мне скоро и восемнадцать, но самая разобраться не могу и боюсь на что-то решиться. Я ведь клятву дала…
Вечером на четырех подводах приехал Тучкин. Телеги были до отказа нагружены разными ящиками и тюками. Помогая распрягать лошадей, Машутка невольно подслушала разговор Егора Матвеевича с Тучкиным.
— Больше уж прятать некуда, боюсь я, — говорил Егор Матвеевич беспрестанно курившему гостю.
— Не бойся, — хрипел в ответ Тучкин. — Это я здесь не оставлю, с собой повезу. Тут вещички, брат, эг-ге… Как ящик, так и целый капитал. Музейные ценности спасаю. — И Тучкин рассмеялся кудахтающим смехом. — Все под честное слово получил. Ну, значит, и возвращать можно будет честным словом. Вчера один иностранец только за один вот этот ящик пять тысяч золотых давал, да я не тороплюсь…
Егор Матвеевич неестественно кашлянул и, помолчав, как-то неопределенно произнес:
— Да… Дела…
За ужином долго молчали, хозяин то и дело поглядывал на Тучкина, потом спросил:
— Отступать-то далеко думаете?
Мохнатые брови Тучкина полезли вверх. На лице появилось недоумение. Уловив, наконец, едва заметный кивок Егора Матвеевича в сторону Машутки, Тучкин понял, почему он снова задает ему тот же вопрос, на который он час назад ответил, что ничего не знает. Теперь он заговорил иначе.
— Какое же это отступление? Просто хитрость нашего командования. Пришло время, когда можно уничтожить всю красную банду. Наши решили, что лучше всего сделать это уничтожение на знакомой территории. Ну вот, знаете ли, составили такой хитроумный план и заманивают их в ловушку. Я знаю точно, красным подходит конец. Это ясно.
Ну и могу сообщить вам еще об одном секрете, о чем я то же очень хорошо знаю. Хотят еще проверить и своих, кто как поведет себя при отступлении, чтобы потом вывод сделать: кого наградить, а кому голову набок свернуть.
Егор Матвеевич сжал дрогнувшие губы, посмотрел на молчавшую Машутку и, вздохнув, сказал:
— Слышишь, Маша, куда дело-то клонится? Это я про наш давешний разговор поминаю. Выходит, что оставаться тебе здесь ни под каким видом нельзя. Лучше немного по терпеть, чем ни за что, ни про что голову потерять. Сама видишь, какое время. Налетишь на злого человека, вроде вашего Зубова, о котором ты мне писала в письме, и конец.
Подумав, Машутка возразила:
— Не пойму, за что мне конец будет. Я в белую армию добровольцем пошла. И если теперь служить больше не могу, значит, имею полное право остаться дома. — И, подумав, добавила:
