Вот здесь бесчинствует белогвардейско-эсеровский Комуч.
В Омске — Западно-Сибирское сборище. В Екатеринбурге — областное правительство Урала. Во Владивостоке — автономное правительство Сибири. — Маркин достал из-под лафета чайник, налил в жестяную кружку воды, с жадностью выпил ее и, возвратившись на свое место, продол жал:
— И вот, товарищи, врагам удалось занять наш Дальний Восток, Сибирь, Урал и часть Поволжья. А что делают интервенты? Они захватывают Мурманск, Баку, наступают в Туркестане, осаждают Царицын, орудуют на Север ном Кавказе. Кроме того, мы не должны забывать, что на западе на нас наступают немецкие орды. Вот как, товарищи, повернулось дело. Вот в каком тяжелом, страшно тяжелом положении мы находимся. — Он снова умолк, снова пристально посмотрел на бойцов. Хотя их лица были и пасмурны, но спокойны. «Пусть знают всю правду, — думал Маркин. — Это поможет им. Трусов отбросит, смелых и пре данных закалит». И он продолжал:
— Но главное, товарищи, из всего, что я сказал, это Восточный фронт. Здесь у нас будет решаться судьба революции. Нам с вами досталась почетная задача отбить самого сильного и самого подлого врага. — Маркин взмахнул кулаком. — И мы сделаем это, товарищи. Сделаем с помощью тех, которые тысячами спешат к нам на помощь из центральной России. И еще я хочу вам сказать, что по указанию Ленина у нас началась перестройка боевых единиц. Теперь из отдельных, плохо организованных отрядов создаются роты, из рот батальоны, полки, дивизии и армии. Большевики зовут народ и армию в наступление на рвущегося к Москве врага. И я уверен, что вы пойдете в это наступление.
— Пойдем! Не уступим! Все равно свернем им шею! — откликнулось сразу несколько голосов. — Только снарядов побольше давайте! Хлебца подкиньте немного!
Когда голоса стихли, Маркин еще несколько минут продолжал свою речь. Чем дольше он говорил, тем больше светлели лица бойцов. Они видели, что в армии наводится порядок, что во главе их полка стоят знающие дело люди. Им особенно понравились последние слова Маркина.
— Главное, товарищи, не вешать головы. Помнить, что за нами весь рабочий класс и Владимир Ильич Ленин. Мы воюем за народную правду. Мы боремся за великое дело, о котором мечтали наши отцы, деды и прадеды. Нас проклянут наши же дети, если мы после всего, что было сделано, уступим врагу и дадим ему возможность снова посадить на шею народа захребетников и кровососов. Но этого не будет, товарищи, мы обязательно победим. В войне побеждает тот, кто сильнее духом. А какая же сила духа у наших врагов, если там все построено на насилии и обмане. На такой гнилой телеге далеко не уедут. Она обязательно сломается.
А у нас с вами, у людей, борющихся за народ, за правду, за счастье своих детей, хватит и силы, и воли, чтобы по мочь эту гнилую телегу поскорее сломать. Всыпали мы Корнилову, Алексееву, и еще многим генералам, всыпем и Комучу, да так, что от него и мокрого места не останется.
Провожая командира и комиссара в соседнюю часть, Алексей узнал от них о подготовке большого наступления и о подвозе в связи с этим на батарею большой партии снарядов. Батарея никогда не получала и десятой доли того, что ему сейчас обещали.
Когда Алексей рассказал, что с ним случилось после отъезда из Екатеринбурга, Маркин долго и горячо жал ему руку.
— Вот что делают, подлецы. Ну хорошо же, мы им и это припомним. А тебе советую почаще рассказывать об этом красноармейцам. Пусть они знают, что такое белогвардейцы.
Потом он стал говорить, как лучше организовать политическую работу на батарее и пообещал Карпову подобрать хорошего помощника…
Прощаясь, Алексей сказал:
— Вот бы теперь сюда еще Захара Михайловича.
Улыбаясь, Маркин ответил:
— Могу тебя порадовать. Товарищ Ершов в штабе нашего фронта. Если не возражаешь, передам ему от тебя поклон. Старина будет рад.
Глаза Алексея заблестели от радости. Пожимая Маркину руку, он воскликнул:
— Теперь все пойдет по-иному. Такие люди собираются сюда не зря.
Глава четырнадцатая
Вернувшись на батарею, Алексей пригласил к себе командиров орудий и, угощая их полученными на курсах папиросами, стал рассказывать о командире и комиссаре.
— Эти нас не подведут, — заканчивая беседу, говорил Алексей. — Товарищ Калашников образованный человек.
Главный инженер Карабашского завода. Он всегда близко стоял к нашему брату, к рабочим. В войну он офицером был. Я с ним служил три года. Вместе мы в Петрограде и буржуйскую власть свергали. Вот он какой офицер. С такими не пропадешь. Теперь все пойдет по-иному. Короче говоря, он наш до мозга костей. Ну, а про Маркина и говорить нечего. Двадцать лет за трудовую власть борется. В тюрьме много лет сидел. Потом в ссылке был. Для этих людей Советская власть дороже всего на свете.
— Давно бы их к нам надо, — сказал один из командиров орудий-Тогда, может быть, и не драпали бы…
— Посмотрим еще, какие из них командиры получатся, — добавил другой, — война-то — штука хитрая. Но уже и то хорошо, что свои…
Закончив беседу, Алексей заторопился в соседнее село.
Там ему нужно было встретиться с местными властями и договориться о покупке фуража. Кроме этого, Маркин просил передать председателю совдепа, чтобы он подготовил на завтра митинг. — комиссар собирался выступить с докладом.
Рассказ Карпова произвел на командиров орудий большое впечатление, и они решили собрать бойцов батареи, чтобы поведать им то, о чем они сами только что услышали.
Выступить на митинге поручили Редькину.
Михаил ушел в кусты, разостлал перед собой лоскут бумаги и стал готовить речь.
Еще два года назад Редькин не мог связать и нескольких слов. До армии он никогда не произносил речей и не думал, что ему придется этим заниматься. Но когда грянула революция, и среди солдат начались митинги, он стал, как зачарованный, слушать ораторов. Его почему-то больше всего привлекали такие слова, каких он раньше не слышал: гегемон, гидра, колонизатор, солидарность, империализм… Использование этих незнакомых, малопонятных слов он считал вершиной ораторского искусства.
А потом в своих выступлениях он, как горохом, сыпал такими словами, применяя их к месту и не к месту. Михаил полагал, что, применяя такие слова, он говорит как настоящий оратор.
Вот такую, как он считал, умную речь он решил произнести и сегодня, выступая перед бойцами батареи.
— Если в оценке персональных личностей, — расчесывая пальцами длинные, спутавшиеся волосы и то и дело запинаясь, начал свое выступление Редькин, — мы будем упоминать нашего комиссара и командира полка, то получается налицо вожаки революции и всего прочего коммунизма. Наш комиссар и еще более наш командир полка, это самые настоящие… — Редькин умолк, подумал и выпалил, — гегемоны свободы. Наш красный командир, товарищ Карпов, говорил нам сегодня, что дорогой товарищ Маркин есть и остается навеки политический каторжан. И вот, дорогие товарищи, можем ли мы не доверять своему красному командиру и многократно красному комиссару, если они испокон веков, денно и ношно уничтожают белогвардейскую и мировую гидру. — Редькин подумал и, как видно, решив перейти к более близким делам, продолжал:
— Теперь до беляков подкрадывается неминуемый конец, а на нашу улицу — катится масленица. Наш красный командир говорит, что товарищ Калашников сызмальства уничтожает колонилизму и буржуйскую прихвость. А про комиссара и пропагандировать нечего. Он, говорят, теперь день и ночь ревтрибуналом закручивает. Если ты, скажем, буржуй или беляк, дзинь!.. И нет тебя. Дезертир или перебежчик какой — к стенке и никаких разговоров. Ну, а если, скажем, был ты или сейчас есть из кулацких или эсеровских помощников, то расстрел тебе неминуемый. — Осмотрев притихших слушателей, Редькин решил, что говорит он хорошо, иначе люди не стали бы слушать его так внимательно, поэтому, поставив перед лицом ребро ладони, он бодро закончил.:
— Вот принцип наших новых командиров, дорогие товарищи. Теперь, значит, только держись. Полетят во все стороны искры и пламя и тому подобная революционная идея…
В эту же ночь из батареи сбежало шесть бойцов, добровольно вступивших в ряды Красной Армии в последние дни. Когда стали выяснять причину их бегства, выяснилось, что Редькин, кроме произнесенной им речи, в частной беседе с бойцами добавил еще, что командир и комиссар полка, наверное, сейчас же начнут ворошить личные дела каждого бойца, чтобы воздействовать ревтрибуналом, и что теперь многим не поздоровится.
Как потом рассказал Алексею один из бойцов, тоже собиравшийся было бежать и отставший от товарищей лишь из-за приступа аппендицита, люди, не знавшие Редькина, были настолько сбиты с толку, что решили немедленно бежать.
