15 октября 1916
2. Эпитафия римским воинам
Нас – миллионы. Всюду в мире,Разбросан, сев костей лежит:В степях Нумидий и Ассирии,В лесах Германий и Колхид.На дне морей, в ущельях диких,В родной Кампании мы спим,Чтоб ты, великим из великих,Как Древо Смерти, взнесся, Рим!
1915
Тайна деда
– Юноша! грустную правду тебе расскажу я:Высится вечно в тумане Олимп многохолмный.Мне старики говорили, что там, на вершине,Есть золотые чертоги, обитель бессмертных.Верили мы и молились гремящему Зевсу,Гере, хранящей обеты, Афине премудрой,В поясе дивном таящей соблазн – Афродите...Но, год назад, пастухи, что к утесам привыкли,Посохи взяв и с водой засушенные тыквы,Смело на высь поднялись, на вершину Олимпа,И не нашли там чертогов – лишь камни нагие:Не было места, чтоб жить олимпийцам блаженным!Юноша! горькую тайну тебе открываю:Ведай, что нет на Олимпе богов – и не будет!– Если меня испугать этой правдой ты думал,Дед, то напрасно! Богов не нашли на ОлимпеЛюди? Так что же! Чтоб видеть бессмертных, потребныЗоркие очи и слух, не по-здешнему, чуткий!Зевса, Афину и Феба узреть пастухам ли!Я ж, на Олимпе не быв, в молодом перелескеСлышал напевы вчера неумолчного Пана,Видел недавно в ручье беспечальную Нимфу,Под вечер с тихой Дриадой беседовал мирно,И, вот сейчас, как с тобой говорю я, – я знаю,Сзади с улыбкой стоит благосклонная Муза!
1916
Драма в горах
Надпись к гравюре
Гравюра изображает снежную метель в пустынной горной местности; полузасыпанный снегом, лежит труп человека в медвежьей шубе, а поблизости умирающий орел со стрелой в груди.
Пропел протяжный стон стрелы;Метнулись в яркий день орлы,Владыки круч, жильцы скалы,Далеко слышен гул полета;Как эхо гор, в ответ из мглыЖестоким смехом вторит кто-то.
Стрелок, одет в медвежий мех,Выходит, стал у черных вех.Смолк шум орлов; смолк злобный смех;Белеет снег; в тиши ни звука...Стрелок, продлить спеша успех,Вновь быстро гнет упругость лука.
Но чу! вновь стоп стрелы второй.Враг, стоя за крутой горой,Нацелил в грудь стрелка, – и стройОрлов опять метнулся дико.Стрелок упал; он, как герой,Встречает смерть без слов, без крика.
Багряный ток смочил снега,Простерты рядом два врага...Тишь гор угрюма и строга...Вдали, чуть слышно, взвыла вьюга...Вей, ветер, заметай луга,Пусть рядом спят, навек, два друга!
1916
Евангельские звери
Итальянский аполог XII века (неизвестного автора)
У светлой райской двери,Стремясь в Эдем войти,Евангельские звериСтолпились по пути.
Помногу и по пареСошлись, от всех границ,Земли и моря твари,Сонм гадов, мошек, птиц,.
И Петр, ключей хранитель,Спросил их у ворот:«Чем в райскую обительВы заслужили вход?»
Ослять неустрашимо:«Закрыты мне ль врата?В врата ИерусалимаНе я ль ввезла Христа?»
«В врата не впустят нас ли?»Вол мыкнул за волом:«Не наши ль были яслиМладенцу – первый дом?»
Да стукнув лбом в ворота:«И речь про нас была:«Не поит кто в субботуОсла или вола?»
«И нас – с ушком игольнымПусть также помянут!» —Так, гласом богомольным,Ввернул словцо верблюд.
А слон, стоявший сбокуС конем, сказал меж тем:«На нас волхвы с ВостокаЯвились в Вифлеем».
Рот открывая, рыбы:«А чем, коль нас отнять,Апостолы могли быСемь тысяч напитать?»
И, гласом человека,Добавила одна:«Тобой же в рыбе некойМонета найдена!»
А, из морского лонаТуда приплывший, кит:«Я в знаменьи Ионы, —Промолвил, – не забыт!»
Взнеслись: «Мы званы тоже!» —Все птичьи племена, —«Не мы ль у придорожийСклевали семена?»
Но горлинки младыеПоправили: «Во храмНас принесла Мария,Как жертву небесам!»
И голубь, не дерзаяНапомнить Иордан,Проворковал, порхая:«И я был в жертву дан!»
«От нас он (вспомнить надо ль?)Для притчи знак обрел:«Орлы везде, где падаль!» —Заклекотал орел.
И птицы пели снова,Предвосхищая суд:«Еще об нас есть слово:«Не сеют и не жнут!»
Пролаял пес: «Не глуп я:Напомню те часы,Как Лазаревы струпьяЛизать бежали псы!»
Но, не вступая в споры,Лиса, без дальних слов:«Имеют лисы норы», —Об нас был глас Христов!»
Шакалы и гиеныКричали, что есть сил:«Мы те лизали стены,Где бесноватый жил!»
А свиньи возопили:«К нам обращался он!Не мы ли потопилиБесовский легион?»
Все гады (им не стыдно)Твердили грозный глас:«Вы – змии, вы – ехидны!» —Шипя; «Он назвал нас!»
А скорпион, что носитСвой яд в хвосте, зубаст,Ввернул: «Яйцо коль просят,Кто скорпиона даст?»
«Вы нас не затирайте!» —Рой мошек пел, жужжа, —«Сказал он: «Не сбирайтеБогатств, где моль и ржа!»
Звучало пчел в гуденьи:«Мы званы в наш черед:Ведь он, по воскресеньи,Вкушал пчелиный мед!»
И козы: «Нам дорогу!Внимать был наш удел,Как «Слава в вышних богу!»Хор ангелов воспел!»
И нагло крикнул петел:«Мне ль двери заперты?Не я ль, о Петр, отметил,Как отрекался ты?»
Лишь агнец непорочныйМолчал, потупя взор...Все созерцали – прочныйЭдемских врат запор.
Но Петр, скользнувши взглядомПо странной полосе,Где змий был с агнцем рядом,Решил: «Входите все!
Вы все, в земной юдоли, —Лишь знак доброт и зол.Но горе, кто по волеБыл змий иль злой орел!»
11 апреля, 1916
В стране мечты
Последние поэты
Высокая барка, – мечта-изваяньеВ сверканьи закатных оранжевых светов, —Плыла, увозя из отчизны в изгнаньеПоследних поэтов.
Сограждане их увенчали венками,Но жить им в стране навсегда запретили...Родные холмы с золотыми огнямиИз глаз уходили.
Дома рисовались, как белые пятна,Как призрак туманный – громада собора...И веяло в душу тоской необъятнойМорского простора.
Смотрели, толпясь, исподлобья матросы,Суров и бесстрастен был взор капитана.И барка качнулась, минуя утесы,В зыбях океана.
Гудели валы, как; в торжественном марше,А ветер свистел, словно гимн погребальный,И встал во весь рост меж изгнанников старший,Спокойно-печальный.
Он кудри седые откинул, он рукуНевольно простер в повелительном жесте.«Должны освятить, – он промолвил, – разлукуМы песней все вместе!
Я первый начну! пусть другие подхватят.Так сложены будут священные строфы...За наше служенье сограждане платятНам ночью Голгофы!
В нас били ключи, – нам же подали оцет,Заклать нас ведя, нас украсили в ирис...Был прав тот, кто «esse deum», молвил, «nocet»[37],Наш образ – Озирис!»
Была эта песня подхвачена младшим:«Я вас прославляю, неправые братья!Vae victis![38] проклятие слабым и падшим!Нам, сирым, проклятье!
А вам, победители, честь! СокрушайтеСтоцветные цепи мечты, и – свободны,Над гробом осмеянных сказок, справляйтеСвой праздник народный!»
Напевно продолжил, не двигаясь, третий:«Хвалы и проклятий, о братья, не надо!Те – заняты делом, мы – малые дети:Нам песня отрада!
Мы пели! но петь и в изгнаньи мы будем!Божественной волей наш подвиг нам задан!Из сердца напевы струятся не к людям,А к богу, как ладан!»
Четвертый воскликнул: «Мы эти мгновеньяНавек околдуем: да светятся, святы,Они над вселенной в лучах вдохновенья...»Прервал его пятый:
«Мы живы – любовью! Нет! только для милойПоследние розы напева святого...»«Молчанье – сестра одиночества!» – былоПризнанье шестого.
Но выступил тихо седьмой и последний.«Не лучше ли, – молвил, – без горьких признанийИ злобных укоров, покорней, бесследнойИсчезнуть в тумане?
Оставшихся жаль мне: без нежных созвучий,Без вымыслов ярких и символов тайных,Потянется жизнь их, под мрачною тучей,Пустыней бескрайной.
Изгнанников жаль мне: вдали от любимых,С мечтой, как компас, устремленной к далеким,Потянется жизнь их, в пустынях палимых,Под coлнцeм жестоким.
Но кто же виновен? Зачем мы не пели,Чтоб мертвых встревожить, чтоб камни растрогать!Зачем не гудели, как буря, свирели,Не рвали, как коготь?
Мы грусть воспевали иль пальчики Долли,А нам возвышаться б, в пальбе и пожарах,И гимном покрыть голоса в мюзик-холле,На митингах ярых!
Что в бой мы не шли вдохновенным Тиртеем!Что не были Пиндаром в буре гражданской!..»Тут зовы прорезал, извилистым змеем,Свисток капитанский.
«К порядку! – воззвал он, – молчите, поэты!Потом напоетесь, отдельно и хором!»Уже погасали последние светыНад темным простором.
Изгнанники смолкли, послушно, угрюмо,Следя, как смеются матросы ответно, —И та же над каждым прореяла дума:«Все было бы тщетно!»
Согбенные тени, недвижны, безмолвны,Смещались в одну под навесом тумана...Стучали о барку огромные волныЗыбей океана.
1917
