плантаторов и урона для торговли осуществиться тем или иным из постепенных способов, описанных в моем эссе, но не это является главной или непосредственной целью книги».[400] «Заглядывая в историю так далеко, насколько это вообще возможно, – признаёт он, – мы встречаем упоминания о хозяевах и рабах». Но «насколько рабство укоренено в каком-либо обществе, настолько же уклад этого общества не соответствует его истинному предназначению. И мы утверждаем, что в высшей степени это проявляется в наших колониях. Поистине, рабство в его нынешнем виде одних людей ставит в противоестественное положение угнетателей, другим же приносит страдания и нуждается лишь в том, чтобы с него сорвали все покровы и выставили в его натуральном обличье, дабы вызвать отвращение и неприятие у любого чувствующего и сопереживающего человека».[401]
Внимательно изучив вест-индское законодательство, Рэмси пришел к выводу, что «лошадь, корова или овца намного лучше защищена законом, чем несчастный раб». И парадоксально, что суровее всего с рабами обращаются в стране свободы: «Общество наше столь неумеренно склонно к личной свободе, что, в противность принципам любого правильно организованного государства, не может или не желает вмешиваться в личное поведение… Повсюду и во все века оковы рабства изготавливались и налагались рукой свободы».[402] Лучшее обращение, достойное вознаграждение за труд и доступ к религиозным наставлениям увеличили бы производительность рабов и постепенно превратили бы их в потребителей. Обретя законное право на долю в благосостоянии колоний, рабы вносили бы вклад в защиту их от иноземных врагов вместо того, чтобы оставаться для колоний внутренней угрозой.
Рэмси восхваляет «ревностное служение великодушного Грэнвилла Шарпа», противопоставляя его таким писателям, как Эдвард Лонг и Дэвид Юм, «столь приверженным тешащей их самолюбие гипотезе [полигенеза]».[403] Хотя отнесение людей африканского происхождения к «отдельной расе не влияет непосредственно на наши доводы о необходимости гуманного обращения с ними и нравственного воспитания… но следствия, выводимые из [этой гипотезы], возмущают чувство человечности и рушат всякую надежду на их просвещение: ибо если допустить существование иной расы, европейское самодовольство немедля объявит ее низшей, из чего, разумеется, воспоследует, что они самой природой предназначены быть рабами для высших».[404]Фрэнсис Уильямс, свободный чернокожий поэт с Ямайки, являет собой лишь один из примеров, доказывающих ложность расистской гипотезы, возражает Рэмси.[405] Идя дальше отстаивания равенства между европейцами и африканцами, Рэмси предполагает, что по крайней мере в музыке белым есть чему у них поучиться: «Удивительно, что, сходя с ума по итальянским певцам, никто еще не задумался о том, почему бы не привезти музыку с берегов Нигера. Естественный вкус африканцев к музыке поистине замечателен».[406]
Эссе Рэмси породило пятилетнюю трансатлантическую памфлетную войну с защитниками рабства, в которую вскоре вступил и Эквиано. Время, выбранное Рэмси для публикации, и его репутация эксперта по вест-индскому рабству не позволяли оставить эссе без внимания. Как заметил Томас Кларксон, оно «настолько точно угодило в цель (принадлежа перу человека, отлично разбирающегося в предмете), что породило среди плантаторов чрезвычайную тревогу».[407] В отличие от Шарпа и Портеуса, знакомых с условиями рабства с чужих слов, так что их доводы сторонникам вест-индского рабства было довольно легко игнорировать или отвергнуть, Рэмси обладал личным опытом, полученным во время службы на невольничьем корабле и в бытность рабовладельцем. Хотя он, конечно, ожидал возражений, но не мог и представить всей едкости личных нападок и угроз, которые вызовет его сочинение. В атмосфере, царившей после Американской революции, британская периодическая печать и газеты приняли эссе Рэмси благосклонно. Оппоненты же почти сразу начали опровергать его свидетельства, переходя на личности. Влияние Рэмси имело трансатлантический характер: первое же возражение, «Ответ на эссе преподобного Джеймса Рэмси», вышло анонимно в 1784 году на вест-индском острове Сент-Кристофер. Позднее в том же году в Лондоне появились анонимные «Замечания о памфлете преподобного Джеймса Рэмси, магистра искусств, под названием “Размышления о рабстве негров в американских колониях”». Автор, еще один плантатор с Сент-Кристофера, ошибочно решил, что перу Рэмси, помимо эссе, принадлежат и вудсовы «Размышления о рабстве негров».
Двое из противников Рэмси, Джеймс Тобин и Гордон Тёрнбул, последовательно вызвали на себе огонь Кугоано и Эквиано. Тобин, в то время уже проживавший в Лондоне, прежде состоял членом Совета Его величества на вест-индском острове Невис и, подобно Тёрнбуллу, имел прочные экономические и политические связи с Вест-Индией. Атаку он начал со 168-страничных «Кратких комментариев об эссе преподобного мистера Рэмси», вышедших в Лондоне в 1785 году. Это стало первой из трех его попыток уничтожить Рэмси как личность.[408] Тобин начинает с лицемерного заявления, что «со всей искренностью присоединяется к мистеру Рэмси и каждому чувствительному человеку в надежде на то, что в должное время благословение свободы равно воссияет над всей поверхностью Земли», но вслед за тем быстро переходит к обличению лицемерия Рэмси в связи с его рабовладельческим прошлым.[409] Именуя его «преподобным сатириком», Тобин называет нарисованный Рэмси образ вест-индских плантаторов «карикатурой».[410] Когда Тобин не обличает его персону, он опровергает его свидетельства, высказывая, к примеру, сомнения в том, что происшествие на Зонге, к которому Рэмси в своем эссе привлекает общественное внимание, вообще имело место.
Под очевидным влиянием вульгарного расизма, тогда еще редко выказываемого столь открыто, как в следующем столетии, Тобин распространяет рассказ Рэмси об условиях жизни черных Вест-Индии и на Британию:
Вполне точно подсчитано, что в 1773 году, когда дело Сомерсета породило столь бурное обсуждение проблемы рабства, в Англии проживало не менее пятнадцати тысяч негров; и не приходится сомневаться, что с тех пор они изрядно умножились в числе. Весьма малую долю среди них составляют женщины, и можно весьма здраво предположить, что в Англии сейчас пребывает от десяти до двенадцати тысяч взрослых негров-мужчин. Хотелось бы узнать у мистера Рэмси, приходилось ли ему видеть хоть единого из них, занятого на какой-либо тяжелой работе? Встречал ли он в наших краях черного пахаря, починщика живых изгородей, землекопа, косаря или жнеца? Напротив, осмелюсь утверждать, что из этого общего числа негров те, кто не носят ливрею, носят лохмотья; и кто не слуги, те воры или попрошайки. Даже сам чувствительный Игнатий Санчо, скромный друг и подражатель Стерна, предпочитал оставаться домашним слугой до тех самых пор, пока болезненное ожирение не сделало его ни на что не годным… Множество обретающихся ныне в Англии негров и странное предпочтение, отдаваемое им женщинами из низов, ведет к быстрому распространению этого темного и грязного племени – вотто зло, на которое так давно сетуют, вседневно и всё громче призывая к искоренению.[411]
Распространяя
