велико, как может показаться с первого взгляда. Этот эффект возникает благодаря особенностям художественного языка Шонгауэра, которые поклонниками классического стиля воспринимаются не без раздражения[685].
Мартин Шонгауэр был одинаково силен как в создании репрезентативных образов, так и в искусстве изобразительного повествования[686]. Особенным успехом пользовались двенадцать гравюр цикла «Страсти Христовы»[687]. Их копировали по всей Европе, от Франции и Нидерландов до Польши и Венгрии, в различных графических техниках, в живописи и скульптуре, в витражах и шпалерах, во много раз чаще, нежели произведения любого другого немецкого художника додюреровской эпохи. До нашего времени дошло около 30 полных комплектов гравюр, а отдельные сюжеты сохранились в количестве 50–60 оттисков[688].
Причина столь широкой популярности этого цикла заключалась в том, что Шонгауэру первому из европейских художников удалось поднять выразительные возможности тиражируемого искусства на уровень живописи. В этом отношении с ним не мог соперничать даже Мантенья. Гравюры Шонгауэра восхищали современников не только выпуклостью форм и сочностью тона, но и неисчерпаемым разнообразием персонажей, объединенных живым взаимодействием. В прежние времена убедительные изображения сцен из Священного Писания можно было видеть разве что в церквах и на страницах роскошных манускриптов. А размножавшиеся с помощью пресса гравированные «картины» Шонгауэра проникали не только в мастерские художников, но и в бюргерские дома, подготавливая почву для великого искусства XVI столетия. Нам бывает нелегко отыскать главный мотив среди фигур, плотно населяющих его листы. Но немецкого зрителя, ценившего правду выше совершенства, это не смущало: ведь и сама жизнь предстает перед нами отнюдь не в рафинированных формах.
В 1489 году Шонгауэр прибыл в Брейзах, расположенный в 20 километрах восточнее Кольмара[689], чтобы приступить к исполнению стенной росписи «Страшный суд» в соборе Святого Стефана. До фрески Микеланджело в Сикстинской капелле это была крупнейшая фигуративная композиция в Европе. Росписи Шонгауэра в западной части собора, забеленные в 1766 году, были вновь раскрыты через полтора века[690]. Над западным входом, под круглым окном, находится колоссальная фигура Христа, сидящего на радуге; слева и справа стоят Дева Мария, Иоанн Креститель и сонмы блаженных. По сторонам от входа изображены мертвые, встающие из могил; на южной стене – блаженные, а вокруг северной двери – про́клятые. Росписи собора Святого Стефана еще не были завершены, когда эпидемия чумы оборвала жизнь Мартина Шонгауэра.
* * *
Чеканные эстампы Шонгауэра выглядят особенно эффектно рядом с работами его загадочного современника, оставившего восемьдесят гравюр небольшого формата, хранящиеся в Кабинете гравюр Рейксмузеума в Амстердаме, и еще девять в других собраниях. Мы не знаем ни имени этого художника, условно названного Мастером Амстердамского кабинета, ни дат его жизни и творчества, ни его учителей, ни мест его деятельности, ни того, кем были его покровители или заказчики. Нет твердой уверенности даже в том, следует ли относить его творчество именно к немецкой, а не к нидерландской школе. Более определенно специалисты очерчивают географический ареал его деятельности: район Гейдельберга и Майнца[691].
К его гравюрам на основании стилистических аналогий присоединяют несколько картин, а также ряд рисунков пером на страницах Домашней книги, находящейся в замке Вольфегг (в 30 километрах севернее Боденского озера) в собрании графов фон Вальдбург-Вольфегг. Домашняя книга – это рукописный иллюстрированный альманах, который вели хозяева замка во второй половине 1470-х годов[692]. Чего только нет в этой книге! Аллегории месяцев, любовные, турнирные, охотничьи и батальные сцены, денежные счета, записи кулинарных рецептов и приворотных зелий, чертежи инструментов и артиллерийских орудий, схемы инженерных устройств, изображения гербов. Словом, все, что могло занимать ум немецкого феодала и его близких. Автора лучших рисунков – астрологических изображений семи планет – историки искусства назвали Мастером Домашней книги. Мастер Амстердамского кабинета и Мастер Домашней книги – одно и то же лицо[693].
Есть у него картина, на которой изображена любовная пара. Юноша и девушка отделены от нас парапетом. Они элегантны, румяны, нежно-эротичны и, судя по аккорду белого, красного, глуховато-синего и золотого тонов, совершенно счастливы. Потупив взор, девушка в высоком тюрбане под сеткой из маленьких золотых солнечных дисков вручает кавалеру знак своей верности, Schnürlein. Так называется красная бахромчатая кисть, вставленная в золотой обруч, усыпанный жемчугом и украшенный розой с сапфиром. Юноша, не сводя с девушки глаз и обняв ее, принимает подарок. Весело извиваются на черном фоне белые ленты с каллиграфически выписанным четверостишием. Над девушкой читаем: «Она отнюдь не презирала вас, / Для которого сделала Schnürlein». Над юношей: «И справедливо она это сделала, / Ибо я тоже дал ей кое-что [взамен]»[694]. «Кое-что» – дикая роза из его венка. Образованную лентами арку венчает герб, но установить имена влюбленных не удается[695]. Да и стоит ли задаваться таким вопросом? Перед нами портрет, превращенный в аллегорию любовного согласия.
Картина изумляет наивно-откровенной чувственностью. Она говорит о плотской любви без скрытых намерений, без околичностей, без лицемерия. Дидактики в ней нет ни на йоту. Невозможно представить, чтобы она была заказана людьми, способными прислушаться к призывам Фомы Кемпийского умереть на кресте вместе с Христом. Это произведение из того мира, в котором вели домашние книги и коллекционировали светские гравюры Мастера Амстердамского кабинета.
Его гравюры не имеют аналогий в европейской графике. Они сделаны в изобретенной им технике сухой иглы. Художник рисует на металлической пластинке стальным острием. Образуются царапины с заусеницами (барбами) по краям. Чем сильнее нажим иглы, тем больше барбов. Предшественники Мастера Домашней книги эпизодически пользовались иглой, но они счищали барбы и получали оттиски, почти неотличимые от робко выполненной гравюры резцом. Мастер Домашней книги барбы оставлял. Краска не только заполняла царапины, но и застревала на металлической бахроме. Линии на оттиске получались сочные, местами расплывчатые. Но барбы изнашиваются очень быстро, потому что иглой рисуют не на медных, а на мягких оловянных пластинках. Высококачественных оттисков получается каких-нибудь две-три штуки (из 89 известных на сегодняшний день гравюр Мастера Домашней книги 78 – уники).
Предпочтение, оказанное этой технике гравером, говорит о его увлечении непредсказуемыми тональными эффектами и о стремлении работать спонтанно, не заботясь ни о безупречной отделке деталей, ни о красоте штриха, ни о количестве оттисков, – короче, о неприятии системы Шонгауэра. Последний гравировал, воплощая образы, заранее складывавшиеся у него в голове. А Мастер Домашней книги будто и не знал заранее, что́ у
