— На этой неделе я была у своего приятеля, он живет в городе. Он сказал, что знает Аднана, мужчину, на которого ты работаешь. Восточного короля работорговцев.
— У законопослушной леди есть такие друзья? — спросил Ливий, не открывая глаз.
— Сперва я познакомилась с его женой, она мамина подруга. А потом и с ним. Я рассказала, что ты гостишь у папы и спросила, не хочет ли он тебе что-нибудь передать.
— И что же он передал?
— Пистолет.
Глава девятая. Фуад. Настоящее
Весна 1977 года
Алжир
Фуад вышел из машины, в последний раз затянулся сигаретой и бросил ее себе под ноги. От нищего района, в котором поселился один из первых богачей города Умар Саркис, его тошнило всегда, но сегодня — по-особенному. Он не мог смотреть на покосившиеся дома, на застиранное белье, которое развешивали на веревках во дворах изможденные женщины с тусклыми глазами и морщинистыми лицами, на детей, которые играли в грязных канавах, на худых собак, похожих на призраков. Жалости к поселившимся здесь людям он не испытывал. Он вообще не знал, что это такое — так уж сложились жизненные обстоятельства. Не жалел ни себя, ни других. Фуад наблюдал за бедняками и понимал, что завидует им. С тех пор, как Халиф с его легкой руки угодил за решетку, он не раз ловил себя на этой мысли. Все могло сложиться иначе. Он мог никогда не встретить Ливия. Не пойти за ним. Остаться влачащим жалкое существование парнем, который перебивается на случайных работах и с неимоверным трудом добывает свой кусок хлеба. Но ему захотелось другого. Красивой жизни. Денег. Вкусной еды и дорогого шампанского. Приключений и опасностей. И все это отменно функционировало, когда Халиф был у дел. А потом сломалось, пусть и не сразу. Рушилось медленно, как оседающий дом с насквозь прогнившим фундаментом. Ливий, проработавший с Аднаном целую вечность, знал все детали этого механизма — еще бы, ведь большую его часть он строил сам. Когда судья отошел от дел, механизм продолжал тикать, как часы. Его преемник крепко держал все нити и тянул за них в нужный момент. Фуад наблюдал за ним, но если ты наблюдаешь за футбольными игроками с трибуны, то вряд ли станешь одним из них. Для этого ты должен выйти на поле и присоединиться к матчу.
Солнце клонилось к западу, но до сих пор слепило глаза, а жара по-прежнему была невыносимой. Фуад, поморщившись, снял очки с темными стеклами, сунул их в карман рубашки и, открыв дверь подъезда, взбежал по лестнице. Он провалил свой экзамен, но это ничего не значит. Нельзя поддаваться пораженческим настроениям. Когда угодно — но только не сейчас. Сегодня он играет в казино и поставил все на красное.
Открывший дверь Умар приветливо улыбнулся, пожал Фуаду руку и жестом пригласил войти. В квартире пахло свежей выпечкой и только что приготовленным кофе.
— Рад тебя видеть. Проходи на кухню. Голоден? Я заходил к Хадидже, купил ее знаменитые лепешки с сыром. Уверен, ты не откажешься.
При воспоминании о лепешках с сыром, которыми Халиф угощал бывшего друга в ночь их встречи на крыше дома Тары, к горлу подкатила тошнота.
— Я не голоден. Выпью воды. Кофе ты, конечно же, подашь горячим, когда явится Ливий. И что-то мне подсказывает, что я его опередил.
Умар глянул на наручные часы.
— Как всегда. Ты лучше меня знаешь, как он любит опаздывать.
— Это точно. А сегодня и подавно не упустит возможности плюнуть мне в лицо.
— В другой ситуации я бы сказал «не преувеличивай», Фуад, но я могу его понять.
— Ты, в отличие от него, знаешь, что такое уважение.
— Уважение — это когда ты вырезаешь печень тому, кто посадил тебя в тюрьму и убил твою невесту. Как сказал мудрый человек, живший задолго до нас, всему свое время. Время разбрасывать камни — и время собирать их. Время войне — и время миру.
Бросив на него насмешливый взгляд, Фуад присел на табуретку у кухонного стола.
— Вот что я слышу от Умара Саркиса, которого весь город называет Пророком и считает миротворцем?
Хозяин растянул губы в улыбке и отошел к плите.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Миротворцы порой владеют ножом получше психопатов, бросающихся на каждого встречного. Я выпускал другим кишки в тюрьме еще в ту пору, когда ты сосал грудь своей мамочки. Спроси у Аднана, он подтвердит.
— Но теперь все в прошлом, и ты устраиваешь встречи врагам под своей крышей.
— Да. Но будь уверен — я, в отличие от Ливия, с тобой бы не играл. Я на следующий день после выхода из тюрьмы убил бы сначала твоих детей, потом — твою жену, а потом вырезал бы тебе сердце. — Умар поставил на стол стакан. — Твоя вода. Если хочешь, могу добавить лимона. Это полезно для кожи лица.
В темных глазах брата судьи не было даже намека на эмоции — только радушие хозяина, который принял в своем доме дорогого гостя. Фуаду показалось, что в кухне стало холоднее.
— Как видишь, он этого не сделал, и я до сих пор жив.
— У него доброе сердце. Я часто повторял, что это его слабое место, ахиллесова пята. Несмотря на всю свою жестокость, он готов убить ради друга. И в глубине души он до сих пор считает тебя таковым. Вы были так близки, Фуад. Ели за одним столом, развлекались, творили безумные вещи. Почему ты это сделал? Почему предал его? Я не могу этого понять. Он давал тебе все. Работу. Деньги. Уважение. Он за волосы поднял тебя из грязи. Всегда брал на себя ответственность, когда сделка разваливалась по твоей вине, и получал за это от Аднана, но разве ты когда-нибудь слышал от него упреки?
— Нет. Упреков я не слышал. Мне хватало того, что я годами терпел унижение. Он относился ко мне как к собаке. К любимой собаке, которой бросают лучшие косточки с королевского стола. Но даже у собак есть чувство собственного достоинства, и они кусают руку, которая их кормит.
Умар снял с огня джезву, поставил ее на плетеную подставку и сел напротив гостя.
— Может, это потому, что ты и вправду был собакой?
— Что? — переспросил Фуад.
— Ливий отдал бы свою жизнь ради тебя. А чем ему платил ты? Заглядывал в рот? Улыбался, соглашаясь со всем, что он говорит, и смеялся над его шутками? У Насира доставало мужества спорить с Халифом, когда тот был неправ. Северин за свою любовь к откровенности порой отхватывал тумака. Я вспоминаю наши совместные трапезы и их ссоры, грозившие перерасти в драку, особенно если оба они были пьяны, но почти забыл, как звучал твой голос. Возможно, потому, что ты молчал, не торопясь вмешиваться?
— Разумеется. Себе дороже. Если Халиф с кем-то ссорится, да еще и по пьяни, да еще и со Змеем, лучшее, что может сделать свидетель этой сцены — выйти и не мешать.
— Ты всегда был бесхребетной тварью и останешься ей навечно. Я согласился устроить вам с Ливием встречу, потому что мне не безразлично будущее этого города, и я не хочу, чтобы вы залили его кровью, решая ваши проблемы. Но если он решит убить тебя, выйдя на улицу, я ему не помешаю.
Фуад холодно улыбнулся.
— А что насчет ямы, которую он выкопает для меня? В этом ты ему поможешь? Или посмотришь со стороны, а потом плюнешь на мою могилу?
— Мне больше по душе идея выбросить твой труп за городом. Там много диких собак, и они постоянно голодны.
Гость поднялся на ноги.
— Я услышал достаточно. Оставь весь кофе Халифу и передай ему привет. И скажи, что я ни капли не сожалею ни о том, что сделал с его шлюхой, ни о том, что упрятал его в тюрьму. Потому что он зажравшийся сукин сын, игравший в хорошего парня, и он все это заслужил. Это мой город. Если он хочет убить меня, пусть приходит. Мы поговорим как мужчины. Если, конечно, он еще помнит, каково это.
— Сядь на место. Это мой дом. Ты уйдешь отсюда тогда, когда я этого захочу.
— Вот оно что. То есть, я твой заложник? Вы с Халифом заодно, и все это — часть хорошо продуманного плана, а дурачок Фуад попался в западню?
Умар взял с блюда апельсин и начал очищать его, достав перочинный нож.
— Сядь, — повторил он. — Ты наделал достаточно глупостей. И Ливий от тебя не отставал. Он знает твои слабые места. Нерешительность, раздутое эго, бывшая жена, страх остаться не у дел. — Брат судьи рассмеялся, снимая очередную ленту ярко-оранжевой кожицы с фрукта. — Передал с Тареком записку и переложил его долг на тебя. Об этом парне можно сказать много всякого, но чувство юмора у него отменное.
