Но зато теперь Терезе открылось другое. Она была твердо уверена, что как мать оказалась несостоятельна — Елена служила тому живым свидетельством. Ее собственная мать теперь тоже представляла для нее загадку — и это стало новым откровением. Казалось, в глубине души Роза всегда была одинока — от нее буквально веяло одиночеством.
Терри не знала, что произошло с дочерью. Женщина не могла быть до конца уверенной в Карло и не могла заглянуть в душу Криса. Возможно, Кэролайн что-то знала или о чем-то догадывалась. Мастерс была настолько умна, что Терри подчас ловила себя на мысли, что боится ее. Из всех женщин, которых она знала, Кэролайн по менталитету была ближе всех к Крису, жила согласно своему персональному кодексу и не считала нужным толковать другим его положения, даже рискуя прослыть сухарем. В ней было чувство собственного достоинства, хотя, с другой стороны, многие считали ее высокомерной.
Однако Тереза чувствовала, что в этом заключается лишь доля истины. Прежде она сама была профессиональным партнером Криса; теперь — в критический момент — ее место заняла Кэролайн Мастерс, которая, казалось, как никто другой подходит на эту роль. Но было и что-то другое. Для Кэролайн с ее честолюбивыми замыслами защищать Криса в его положении являлось настолько опасно, что Терри могла представить единственную причину, по которой адвокат согласилась: у нее были собственные — неведомые Терезе — основания верить в невиновность Кристофера Паже.
Женщина задумчиво перевернула страницу.
Мастерс хорошо показала себя в сцене с Лиз Шелтон, но этого было недостаточно. Шелтон понимала, что Рики не мог покончить с собой, и Кэролайн, считала Терри, едва ли удастся найти простачка, который поверил бы в наличие у Ариаса склонности к суициду. Другое дело, чем адвокат могла помочь.
Тереза понимала, что Кэролайн способна на многое. Но она сознавала и то, что лишь ей, Терри, удастся заставить присяжных поверить человеку, от которого они не услышат ни слова.
Она вновь обратилась к отчету, делая собственные пометки, чтобы выделить ключевые позиции в аргументации обвинения.
Иногда Харрис казалось, что Елена Ариас — точная копия своей матери. Те же длинные ресницы, строгая красота линии лица, крупные и вместе с тем изящные руки. Однако сходство было не только чисто внешним: Харрис поражало, с какой неумолимой предопределенностью психологическая травма, пережитая человеком, сказывается на его детях, внуках — поколение за поколением.
Денис подозревала: где-то в детстве или отрочестве Терри таится нечто такое, в чем ей самой еще предстоит разобраться. Самое большее, что могла предположить Харрис, было насилие на почве секса. Однако корни трагедии были очевидны и для самой Терри: пытаясь спастись от Рамона Перальты, она дожила до замужества с тем же душевным недугом, которым страдала Роза — а теперь еще и Елена…
Бесконечная череда страданий. Отец Рамона Перальты бил его; отец Розы изнасиловал ее. Они были созданы друг для друга и сделали Терри идеальной женой для Рикардо Ариаса.
Разумеется, Терри стремилась положить этому конец, вырваться из порочного круга и забрать Елену с собой. Она всегда жила надеждой. «Кроме того, — устало подумала Харрис, — нельзя было полностью исключать и вероятность того, что Терри сама убила Рики: в душе каждой жертвы жестокого обращения под внешним стоицизмом тлеет огонек гнева, готового в любую минуту вырваться наружу».
Харрис с тревогой посмотрела на Елену.
Девочка сидела на ковре с карандашами и бумагой. Она почти закончила очередной рисунок; похоже, такие занятия, когда никто не мешал ей, действовали на Елену умиротворяюще, и при всей своей апатии она обнаруживала удивительную собранность. Елена протянула Харрис рисунок и пытливо наблюдала за ее реакцией. Очередная одинокая девочка, на сей раз посреди безотрадно голой пустыни под красно-оранжевым солнцем…
Рассмотрев рисунок, Денис с неподдельным интересом спросила:
— Елена, что же делает эта девочка?
Елена вяло пожала плечами.
— Она потерялась. — В голосе ее сквозило нескрываемое равнодушие.
— Почему?
— Потому что она плохая, и ее здесь бросили.
— Кто?
Но Елена, казалось, уже утратила всякий интерес к этой теме.
— Никто.
Харрис не стала настаивать. Она подошла к стеллажам и достала коробку с пластмассовыми предметами и фигурками. Не произнося ни слова, она села рядом с Еленой и принялась строить мир без людей: пластмассовая изгородь, река, теряющаяся в лесу, горы, бревенчатая избушка. Елена молча наблюдала за ней.
Наконец Харрис произнесла:
— Теперь твоя очередь.
Елена обвела взглядом пластмассовый пейзаж.
— Ты уже все сделала, — возразила она.
Денис покачала головой и показала на коробку с фигурками людей.
— Здесь должен кто-то жить, — сказала она. — Тебе следует решить кто и чем они будут заниматься.
Елена потупила взор. Харрис чувствовала, что у ее маленькой клиентки неплохая интуиция; видимо, в глубине души девочка понимала, что, играя с Харрис, она тем самым выдает себя. Вдруг Елена подняла на нее глаза.
— Зачем мама водит меня сюда?
Харрис улыбнулась.
— Потому что она любит тебя и знает, что тебе сейчас трудно. Она подумала: может, ты хочешь иметь друга.
— Не нужно мне никакого друга.
— А мне нужно. — Харрис помолчала, поставив в лес еще одно пластмассовое дерево. — Почему тебе не нужны друзья?
Елена дернула плечиками.
— С ними скучно. Они хотят только играть — больше ничего.
Харрис особенно настораживало, что Елена стала с презрением относиться к собственному детству. Возможно, причиной тому послужила душевная травма из-за смерти отца. Однако существовала и другая вероятность: детям, ставшим жертвами совращения, было свойственно сторониться сверстников.
— Мне тоже иногда нравится играть, — сообщила Харрис и принялась строить еще одну пластмассовую изгородь.
«Это может продолжаться неделями, — думала она, — даже месяцами».
Вдруг, не говоря ни слова, Елена взяла из коробки пластмассовую фигурку и поставила ее посреди леса.
В коробке было полно фигурок, изображавших людей со светлыми или каштановыми волосами, парных фигурок братьев и сестер, пап и мам, но Елена выбрала девочку с черными волосами.
— Она живет в избушке? — спросила Денис.
Елена покачала головой.
— Нет, в лесу, где темно.
— А с кем она живет?
— Ни с кем.
— А она хочет, чтобы у нее кто-нибудь был? — спросила Харрис, делая вид что увлечена строительством изгороди.
Елена молчала, застывшим взглядом вперившись в лес. Потом поставила фигурку девочки спиной к дереву.
— Что она делает? — спросила Харрис.
— Ничего. — Девчушка отвела взгляд. — Разбойники привязали ее к дереву.
— А где они сами?
— Их не видно. В лесу слишком темно. — Казалось, ее голос вот-вот задрожит.
— Может, кто-нибудь придет ей на помощь?
Елена печально покачала головой.
— Это такой кошмар. Она совсем одна, а у разбойников черная собака.
При слове «кошмар» у Харрис екнуло сердце. Время словно остановилось. Она осторожно спросила:
— Что же делает черная собака?
— Стережет девочку, — вполголоса произнесла Елена. — Она слышит в темноте дыхание собаки.
Казалось, воображение маленькой пациентки было целиком поглощено этими фантазиями.
— Что же с ней будет дальше? — робко спросила Денис.
Елена молчала. Харрис тщетно ждала ответа.
— Елена, может, ей позвонить по телефону «скорой помощи»?
— Здесь нет телефона, — с пугающей решительностью изрекла та — настолько ясно представляла она себя в полной изоляции.
Минуту Харрис пристально наблюдала за Еленой, потом протянула руку в коробку и извлекла оттуда пластмассового крокодила.
Зверь был довольно страшный: с разверстой пастью, острыми зубами и черными глазками на грязновато-зеленой морде. Женщина молча поставила крокодила рядом с фигуркой девочки, так, чтобы он смотрел в темноту, которую нарисовало воображение ее пациентки.
Елена ткнула в него пальцем и спросила:
— Это кто?
— Это тайный друг девочки, — с мягкой улыбкой ответила Харрис. — Он только с виду такой страшный, на самом деле очень добрый. Он здесь, чтобы защитить девочку.
Елена вдруг съежилась, точно испугавшись, что вот-вот произойдет нечто ужасное.
Харрис попыталась отвлечь ее:
— Как зовут девочку?
По-прежнему вглядываясь в воображаемую тьму, Елена нехотя произнесла:
— Тереза.
Каким бы странным это ни казалось, в этом была своя логика. Елена боялась сознаться, что девочка — это она сама, в то же время мать была тем человеком, с которым она отождествляла себя в наибольшей степени.
