черниговцам обращение к государю с такою же просьбою было уже ослушанием, «дерзостью и бестактностью», по выражению государя. Но бывают моменты, когда это становится патриотическим долгом. Так и был поставлен вопрос перед председателем, от которого зависело дело. П. Н. Трубецкой, единокровный брат знаменитых С. Н., Е. Н. и Г. Н. Трубецких, был честным и независимым человеком, но не боевой натурой; влияние выбравшей его дворянской среды для него могло быть решающим; идти в рядах ослушников царской воли было для него нелегко. И, однако, П. Н. Трубецкой на это решился. Помню то заседание земства, где на повестку был поставлен адрес государю с просьбой о представительстве. Губернатор открыл собрание и поскорее ушел, недовольный, не сказав ни слова привета. Проект адреса был прочитан Ф. А. Головиным. Он был принят без прений. Не помню, были ли голоса против него. Принятие земского адреса в этот момент было не пустой резолюцией банкетного зала; оно было серьезнейшим актом. Левая общественность не ценила того, что протест против самого государя вышел из лояльной среды, сохранял безупречную форму. В тот же вечер от левых я слышал упреки за почтительный тон, за включение в текст поздравления с рождением цесаревича[604] и т. д. Общественность не понимала, что главная сила адреса была именно в его лояльности, в том, что его подписал князь Трубецкой и приняли люди, в государственной зрелости которых у государя сомнения быть не могло. Это было подчеркнуто П. Н. Трубецким в его письме министру внутренних дел. Допустив принятие адреса, Трубецкой пал духом и хотел подать в отставку. Его друзьям пришлось успокаивать, разъяснять перед ним правоту его жеста; эти мысли были развиты в превосходном письме его же Святополк-Мирскому, которое едва ли Трубецкой сам написал, но которое соответствовало его настроению. Объяснив мотивы, которые заставили его не подчиняться распоряжению власти, Трубецкой указывал, что единственный путь избежать революции, на которую власть толкает русский народ, но которой народ вовсе не хочет, есть путь царского доверия к общественным силам. Он заявлял, что если «государь доверчиво сплотит около себя эти силы, то Россия поддержит своего царя и его
самодержавную власть и волю». Тот факт, что неповиновение распоряжению власти исходило от сторонника самодержавия, который хотел представительством не ограничить, а
укрепить самодержавие, было для государя аргументом более убедительным, чем банкетные речи. В самом обществе впечатление от письма было громадно. В тысячах списков наша общественность читала его нарасхват, с не меньшей жадностью, чем думские речи в ноябре 1916 года, т. е. накануне революции[605].
Московское земство было все же либеральной средой; слева его могли упрекать за «нерешительность», но не за слепую поддержку правительства. Но дух времени проникал в среду, которая до тех пор была опорой непримиримой правой политики. Я хочу напомнить один эпизод, который в моей памяти сохранился: адрес московского дворянства. В то время его считали победой реакции. Покойный Н. Н. Щепкин шутил, что это не поражение, а наша победа. Это принимали за шутку. Но в его парадоксе было более правды, чем он сам думал в то время.
Отдельные дворянские собрания не раз присоединяли свои голоса к земским в период, когда адреса следовали один за другим. Но уже после перелома политики, в конце января [1905 года], предстояла сессия московского дворянства. Оно было особенным по составу. Почти вся служилая знать принадлежала к дворянству столиц. Придворный мир, определявший политический курс, будущие руководители Союза объединенного дворянства[606] почти все входили в его состав. В нем были губернаторы доброй половины России. Немудрено, что при таком составе московское дворянство было оплотом правительства; оно восторгалось реформами Александра III и осуждать действия власти себе не позволило бы. Отдельные уезды могли выбирать предводителей иного образа мыслей, но это было более по личным связям, чем из сочувствия их политическим взглядам. Общее настроение дворянства было определенно. Оно со злобой глядело на освободительное движение за его демократические симпатии, за его равнодушие к традициям самодержавия. Потому в то время, как адреса с требованием представительства широкой волной катились в Петербург, правые возлагали надежды на отрезвляющий голос московского дворянства. Оно должно было подать свой адрес и сказать свое слово, и в этом смысле началась агитация.
Либеральное направление не могло надеяться отстоять своих позиций в московском дворянстве, но оно решило не сдаваться без боя. Кампания пошла с обеих сторон. Были мобилизованы все. Я никогда не принимал участия в дворянских собраниях; и мне пришлось шить мундир. Нам помогало, что предводитель, князь П. Н. Трубецкой, нам сочувствовал; реакционный адрес показался бы осуждением ему самому. Его помощь была очень действительна. Всякое предложение должно было идти через Собрание депутатов; громадное большинство в нем было против нас. По настоянию П. Н. Трубецкого было решено доложить общему собранию все адреса; было решено голосовать как на выборах, т. е. голосовать все адреса шарами так, что несколько адресов могли получить большинство. Этот способ давал нам наибольшие шансы. Были предположены адреса трех направлений: правых, конституционалистов и сторонников совещательного представительства. Две последние группы собрались на совместное обсуждение. Я в первый раз попал на такое собрание и почувствовал особенность его атмосферы. Оно состоялось скоро после 9 января [1905 года][607]. Я предложил включить упоминание об этом событии в адрес. В другом собрании это было бы принято без возражений; здесь я вызвал бурю. На меня напустился даже Д. Н. Шипов. Потом мне объяснили, что подобные предложения здесь недопустимы. При обсуждении адресов обнаружилось сразу, что конституционный не имел шансов пройти; он бы только разбил голоса. Конституционалисты не стали настаивать. Доводы освобожденцев о необходимости «отмежевания» и выявления перед страной реакционной сущности «славянофилов» отклика найти не могли. Конституционный адрес был снят и решено голосовать за адрес, который соединял представительство с самодержавием. Предварительно было созвано общее частное совещание; адреса государю публично только голосовались. Мы собрались в боковых залах Собрания[608], где обычно происходили заседания губернского земства. Адрес правых был превосходно составлен и великолепно прочитан А. Самариным. Он кончался словами: «Царствуй в сознании твоей силы, самодержавный государь. В полноте твоей власти наша надежда; в доверии к ней наше единство» и т. д.; адрес осуждал «внутреннюю смуту», которая «расшатывает общество и волнует народ». Это был трафарет. Но настроение общества как будто проникло даже в среду дворянского большинства, и оно не решалось объявлять бессмысленным и вредным стремление к преобразованию нашего строя; оно настаивало только на его «несвоевременности» во время «небывалой по упорству войны». Только поэтому было не время «думать о каком-либо преобразовании государственного строя России». «Пусть минует военная гроза, пусть уляжется смута»; тогда «Россия найдет
