государя. Среди самих участников Земского съезда некоторые считали, что уступили слишком много. Пример земцев, которые произнесли запрещенное слово, вынесли крамольную резолюцию и из которых никто не был ни арестован, ни сослан, показал руководителям движения, что можно идти дальше и вести свое дело, не приспуская знамен. Так сейчас же после съезда началась «банкетная кампания» с настоящими освобожденческими лозунгами — полным народоправством и Учредительным собранием по четыреххвостке[583].
* * *
Эта форма борьбы могла показаться смешной. Организаторы шутливо называли себя «кулинарной комиссией». В них было, действительно, много совсем несерьезного. На банкеты шли из любопытства, из снобизма, из моды. Шли люди, никакой политикой не занимавшиеся и нашедшие, что такая политика — занятие очень приятное. Страшные лозунги их не пугали; они над ними смеялись. Но смеяться не приходилось. Что подумали бы теперь в эмиграции, если бы узнали, что в России происходят банкеты, что на них произносят речи на тему «Долой советскую власть» и «Да здравствует Учредительное собрание»? Ясно стало бы, что большевизм побежден, если такую кампанию допускает. Но кампания была бы и сама своеобразным средством борьбы, организацией настроений и сил. То же было при самодержавии. Основные условия диктатур одинаковы. Их подрывает выражение свободного мнения. Банкетная кампания 1905 года для торжества освободительных лозунгов была показательна и полезна; она и готовила, и предвещала конец. Но зато мирной политике Земского съезда и Мирскому она только мешала. В своих «Воспоминаниях» Шипов говорит с огорчением, как «Союз освобождения» открытой им «банкетной кампанией» затруднил план земцев и Мирского[584]. Шипов в одном ошибался. Кампания была вызвана не излишней горячностью, не тем, что она не предусмотрела опасных последствий своих выступлений. Она была сознательной тактикой тех, которые в выступлении земцев усмотрели опасность, боялись продешевить, ибо хотели не примирения с властью, а войны до «полной победы». Но, с другой стороны, эта кампания была и на руку тем, кто пугал государя призраком революции, кто указывал на беспочвенность земцев, на то, что уступать им не стоит, а уступать разбушевавшейся «улице» и нельзя. А то, что и сами земцы, даже участники Земского съезда, были не чужды кампании, в которой провозглашался отвергнутый земцами лозунг — Учредительное собрание, позволило сомневаться в их искренности.
Но банкетная кампания была еще меньшее зло. Политика Плеве, которая была ударом по лояльному либерализму, поставила вопрос еще более остро. На кого либерализм должен был опираться? В 1860-х годах он вдохновил самодержавную власть и в союзе с ней провел все реформы. Теперь этого власть не хотела; либерализму пришлось искать совершенно противоположной, но для него бесконечно опасной опоры. Ибо в России были только две реальные силы: государственная власть и стихийная революция — Ахеронт. Освободительное движение, как я выше указывал, пошло к Ахеронту, и в то приблизительно время, когда земский либерализм торжествовал свой первый серьезный успех, представители освободительного движения в Париже заключили формальный союз с революцией. Этот союз заставил освободительное движение усвоить не только фразеологию, но и идеологию революции; оно должно было верить во всемогущество и непогрешимость четыреххвостки и в то, что революция все же желательна и лучше самодержавия. Помню, какие горькие споры эта «освобожденская» политика возбуждала в «Беседе». Но если там думали, как Шипов, что это только общественное нетерпение, в котором никто не повинен, то это было неточно; начинался настоящий «раскол». В самой «Беседе» были люди, которые были захвачены надеждой на новых союзников и верой в их силу. Со Святополк-Мирским своей политики они связывать не хотели и предпочитали идти новой дорогой. Чтобы этих людей вернуть к старинной либеральной идеологии, к позиции Земского съезда, необходима была наглядная победа этого либерального направления, успех политики Мирского. Одна такая победа могла удержать от большого сближения с революцией. Но события сложились не так. Спасительный замысел Мирского самодержавие ухитрилось превратить в новый удар по режиму.
* * *
Результатом Земского съезда и представления государю программы Мирского было издание высочайшего Указа Сенату 12 декабря 1904 года[585]. В нем все характерно для агонии погибающего режима.
Указ сам по себе представлял, несомненно, торжество либеральных идей. В нем была программа, принятая земцами еще на шиповском Совещании 1902 года. Она продолжала и заканчивала реформы 1860-х годов. На первом месте, как главное свое содержание, Указ возвещал завершение крестьянской реформы, имевшей целью сделать крестьян «полноправными свободными сельскими обывателями». Потом шли восемь пунктов, перечислявших развитие в либеральном направлении основных реформ 1860-х годов, земских и судебных учреждений. Указ касался вопросов веротерпимости, исключительных положений, вопросов национальных и, наконец, в соответствии с шиповским Совещанием устранял «излишние стеснения» в постановлениях о печати, предоставив ей возможность быть «правдивою выразительницею различных стремлений на пользу России».
Указ не скрывал, что все это было равносильно «крупному внутреннему преобразованию», которое «внесет в законодательство существенные нововведения»[586].
Словом, указ возвещал наступление эры реформ, был первым актом либерального самодержавия. Он возвращался к неудавшейся попытке Витте 1902 года. Естественно поэтому, что указ оказался тесно связанным с его именем. По крестьянскому вопросу указ привлекал к делу «отзывы и сведения, заявленные при исследовании в местных комитетах общих нужд сельской хозяйственной промышленности», т. е. результаты отнятой у Витте работы[587]. Разработку новых мероприятий он поручал Комитету министров под председательством Витте[588]. Витте для этого получал личный доклад у государя. Указ являлся как бы реваншем Витте над Плеве и возвращал жизнь к весне 1902 года.
Но с программой 1902 года было опоздано. Два года владычества Плеве не прошли безнаказанно. Не говоря о преуспевшем освободительном движении с его революционными лозунгами, сами земцы уже были не те. Их программа 1904 года ушла дальше. В ней уже был один новый пункт, в котором теперь было все. Это был пункт о представительстве. Его все требовали единогласно. В искренность либеральной программы без представительства никто уже не верил теперь. Если бы Указ 12 декабря ввел представительство хотя бы совещательное, то, может быть, этим единый фронт освободительного движения был бы разбит: среди либерального лагеря еще были сторонники самодержавия. Мирский это понял и потому пункт о совещательном представительстве предложил; он хотел иметь возможность опираться на земцев. Но когда Указ 12 декабря вышел без всякого «представительства», общественность увидела в нем новый обман.
Скоро все узнали закулисную сторону; узнали, что в проекте Указа Сенату пункт о представительстве сначала действительно был[589], но был вычеркнут по совету не кого иного, как Витте. Такой поступок умного и либерального Витте был
