человека непобедимым. Если вы хотите, конечно. Только для этого, - она покраснела, - вам
придется отказаться от любви».
-Пишите, - озорно велел Наполеон. «Это что-то стоит, я деньги имею в виду?»
Она только грустно покачала головой. «Я же вам говорила - надо отказаться от любви, вот и все».
-Я предпочитаю войну, - расхохотался мужчина. Он поднял голубые глаза и серьезно сказал: «Я не
люблю всякую мистику, но вы другая. Вы видите, как я умру? На поле боя, конечно?»
-В своей постели, - ее глаза были похожи на грозовые тучи. «И еще очень не скоро».
Наполеон спросил: «А где?»
-Вспомните сочинение, которое вы писали курсантом, - она отчего-то усмехалась. «Вы там
упоминали это место».
-Я писал сотни сочинений, - развел руками мужчина. Ханеле, вздохнув, добавила: «Я передам вам
амулет через господина Кардозо. Всего хорошего».
Он поклонился и задержался на пороге: «Ковчег Завета? Тот, из Библии? Он уцелел?»
Ханеле только кивнула.
-Вы, конечно, знаете, где он, - пробормотал Наполеон. Он внезапно ухмыльнулся: «В любом
случае, я привык воевать так, как положено».
-Зачем же вам тогда амулет? - поинтересовалась Ханеле.
-Как память об Иерусалиме, - Наполеон внезапно замолчал и утвердительно заметил: «Вы
догадались - кто я такой».
Она стояла перед ним - высокая, гибкая, с чуть разрумянившимся лицом. «Да», - тихо ответила
Ханеле.
-Я так и думал, - он опять поклонился, и, отчего-то махнув рукой, вышел.
Ханеле выглянула в маленькое, мутное окошко, но на дворе уже никого не было. «Отказаться от
любви, - шепнула девушка.
Ее губы сложились в горькую складку: «Господь не посылает людям того, чего они не в силах
перенести, помни. Надо просто ждать».
Она встряхнула головой. Заперев каморку, Ханеле быстрым шагом пошла к дому Горовицей.
Он проснулся на рассвете от крика муэдзина - тоскливого, протяжного. Наполеон уже слышал их в
Египте, но этот был особенно горьким. В раскрытые ставни была видна тусклая полоска рассвета,
утро было еще прохладным. Он положил руку на грубый, серебряный медальон, что висел у него
на шее. Торговец долго навязывал ему что-то вычурное, однако он, на своем рыночном,
подхваченном в походе, арабском, коротко велел: «Вот этот».
Амулет был простым - кусочек пергамента с аккуратно вырисованными, причудливыми буквами,
какими-то странными, детскими значками. Наполеон вздохнул: «Все это чушь, конечно. Надо
вернуться к ней, забрать ее отсюда, увезти в Париж...»
Он вспомнил белую, нежную кожу, вороные волосы, серые, дымные глаза: «Во-первых, у тебя есть
жена. И ты ее, даже, кажется, любишь..., Не так, - он застонал сквозь сжатые зубы. «Не лги себе.
Тебе просто не по пути с этой Ханой. Так бывает. Бог так шутит, не иначе». Он повернулся на бок.
Взяв с простого табурета портсигар, Наполеон чиркнул кресалом: «Какой Париж? Какая из нее
любовница? Да и не согласится она».
Наполеон услышал ее грустный голос: «Надо отказаться от любви...».
-Надо, - сев в постели, он раскурил сигару. «Я не могу себе позволить слабостей - ни сейчас, ни тем
более, потом, когда я стану императором. А любовь, - он закрыл глаза и увидел ее, - это слабость.
Вот и все».
Он еще посидел, не двигаясь, просто любуясь ее лицом, а потом потушил сигару. Наполеон
потянулся:
-Жозеф своими врачебными делами занят, а я пока пойду к проводнику, которого он мне
рекомендовал. Посмотрим еще раз на местность вокруг города. Вряд ли здесь придется воевать,
кроме портов и побережья, мне ничего не нужно, но вдруг. Лучше быть подготовленным.
Все время, пока он умывался, пока проверял пистолеты, пока, одевшись, он не сбежал по
деревянной лестнице вниз - туда, где уже вкусно пахло кофе и лепешками, - он все время видел
перед собой ее - высокую, стройную, легко дышащую.
Наполеон остановился на пороге низкого, сводчатого, каменного зала, и пообещал себе: «Я ее
найду. Не сейчас, сейчас мне нечего ей предлагать. Потом я предложу ей корону Франции. Да, - он
внезапно улыбнулся, - так будет правильно».
Он пригладил каштановые, выгоревшие на концах волосы и весело крикнул хозяину, что хлопотал
у очага: «Кофе, уважаемый, и покрепче!».
У Яффских ворот было шумно, рынок съезжался, торговцы раскладывали свои лотки. Пахло
пряностями, жареным мясом. Ханеле, посмотрев на брата, строго велела:
-Деньги откладывай, обязательно. Слышал же, что дядя Иосиф сказал - в Амстердаме пойдешь к
тому банкиру, которого он рекомендовал. Он возьмет твой вклад, на три года, под процент. Как
раз к свадьбе уже приличная сумма накопится.
-Это твой вклад, - упрямо отозвался Моше. «Твое золото. Может, не надо, я заработаю...»
-Заработаешь, - согласилась сестра. «Только тебе надо обедать, одеваться, книги покупать. Это мой
подарок, - она, оглянувшись, вздохнула: «Пора домой, маму Лею кормить».
Моше жалобно, как ребенок, спросил: «Ханеле..., Мама оправится?»
-Дядя Иосиф сказал, что да, - она, на мгновение, прикоснулась к руке брата, и вспомнила строгий
голос отца: «Моше уже девять, тебе нельзя его больше трогать. Когда вы наедине, обязательно
открывай и дверь на улицу, и калитку в ограде. Иначе будет нескромно».
-Я за ней присмотрю, - пообещала Ханеле. «Передавай привет, - она понизила голос и подмигнула
ему, - нашим друзьям. И семье дяди Иосифа - тоже. Элишева замечательная, у вас все будет в
порядке».
-Обязательно, - Моше взял под уздцы своего мула. «Одна сума походная, и все, - озорно понял
юноша. «Ничего, справимся. Руки у меня на месте, голова тоже. Вернемся в Иерусалим с
Элишевой - сразу начну свой дом строить, не нужно мне ничего отцовского».
-Ты маме потом скажи, что я уехал, - попросил Моше. «Как ей лучше станет. А ему..., - он не
закончил. Ханеле, ласково глядя на него, подумала: «Господи, почему я все знаю, за что мне это?»
Они сидели на скамейке под гранатовым деревом. Из кухни пахло имбирем. Малка высунула
темноволосую голову в сад: «Сейчас чай будет готов, папа. Тетя Ханеле, вы будете печенье?»
-Конечно, милая, - улыбнулась она.
Аарон все молчал. Потом, тяжело вздохнув, рав Горовиц развел руками. «Хоть твоему отцу это и не
понравится, но разве я могу отказать?».
-Это всего на год, дядя Аарон, - Ханеле нагнулась и погладила зеленую траву. «Моше ребенком
говорил, что, когда вырастет - весь Иерусалим деревьями засадит, - подумала девушка. «Так и
будет. Но не сейчас».
-Через год мы с вами разведемся, и я уеду, с маленьким, - она помолчала. «Я просто не могу
сейчас бросать маму Лею. Она больна и нуждается в моей помощи».
-Хорошо, - он кивнул. «Тогда на следующей неделе можно писать брачный договор. Мы все
сделаем в синагоге Ари, рано утром. Твой отец и не узнает ничего. А когда? - он, краснея, кивнул
куда-то в сторону живота Ханеле.
-В октябре, - спокойно ответила девушка.
Аарон погладил бороду. «Это ему еще больше не понравится, дорогая моя. Получается, что..., - он
замолчал и Ханеле улыбнулась: «Что вы, дядя Аарон. Разумеется, я ему скажу правду». Красивая
бровь поднялась: «Но не всю, конечно. Скажу, что меня соблазнили и тот человек уехал. В брачном
контракте можно написать, что я не девственница. Все равно в синагоге Ари одни старики
полуслепые, никто его проверять не будет».
Аарон подумал. «Когда я вслух его читать начну, то просто пропущу это место. Они там и глухие к
тому же. Не грусти, - он искоса взглянул на девушку, - все устроится. Твоя мачеха оправится,
обязательно».
-Я была уверена, уверена, что это он, - горько подумала Ханеле. «Тогда, с Нахманом, амулет меня
предупреждал, он был такой раскаленный. И я все равно - не послушалась, потому что хотела
попробовать, как это. И попробовала. Но сейчас, с ним..., Неужели я ошиблась? Он, - девушка
незаметно положила руку на горло, - Он ошибся? Но Господь всегда, все знает..., Значит, надо
просто ждать. Мы еще встретимся, обязательно. Он меня найдет, - уверенно сказала себе
девушка.
-Мне легче будет затеряться, дядя Аарон, - добавила она, поднимаясь. «Получу новый паспорт, на
вашу фамилию. Горовицей все же больше, а Судаковы одни. Моего отца все знают».
Она посмотрела на хмурое лицо мужчины и велела себе: «Нет, нельзя. Не говори ему ничего. Ему
и так трудно».
-Рано или поздно, - вздохнул Аарон, - все будет хорошо. Пойдем, чаю выпьем, - он распахнул
перед ней дверь на кухню.
-Ему я ничего говорить не буду, - твердо ответила Ханеле брату.
Отец только изредка заходил в ту комнату, где лежала мачеха. Он вставал еще до рассвета, шел в
микву, потом - на молитву, и возвращался поздно ночью. Он спокойно выслушал Иосифа и развел
