Прошло около двух недель со дня ареста ленинградского ученого Михаила Мейлаха, а до сих пор неизвестна статья, по которой он арестован. Обвинения могут быть самые разные – в зависимости от причудливости фантазии КГБ. Филолог К. Азадовский был, к примеру, осужден за «наркотики», историк А. Рогинский – за «подделку отношений в архив»… Но как бы ни изощрился на этот раз КГБ, всем ясно: и Азадовский, и Рогинский, а теперь и Мейлах – арестованы за одно: независимую научную и культурологическую деятельность без постоянной оглядки на официальную оказененную науку.
Одним словом, никаких поблажек Азадовские не ждали и никаких иллюзий насчет своего будущего в стране победившего социализма не испытывали. Они начинали жизнь заново – как освободившиеся уголовники, обладатели волчьих билетов. Светлана сразу же (Константин еще был на зоне) взяла в руки главное орудие русской женщины – метлу (летом) и лопату (зимой), не без труда устроившись дворничихой в трест жилищного хозяйства и получив временную прописку. Константин после возвращения пытался жить частными уроками, продажей картин и книг домашней библиотеки и редкими гонорарами за публикацию на Западе переписки Рильке – Цветаевой – Пастернака.
Реальной опасностью для него могло оказаться в этот момент обвинение по 209-й статье УК, то есть в «паразитическом образе жизни», иными словами, в тунеядстве, потому как в Стране Советов нужно было, как известно, иметь официальное место работы; четыре месяца без стажа уже создавали состав преступления. В филологической и писательской среде это обычно преодолевалось получением места литературного секретаря у члена Союза писателей СССР, либо секретарством у кого-либо из академиков: по своему статусу они имели право содержать на свои средства помощников. Заключался договор в свободной форме и предъявлялся в контролирующие органы.
Но кто его формально оформит секретарем? Те писатели, к которым можно было обратиться напрямую или через знакомых, отшатывались от него как от зачумленного, боялись. Откликнулся, правда, Федор Абрамов и просил передать, что ждет звонка: дескать, он может оформить Азадовского и сам, а может подыскать подходящий вариант среди членов Ленинградской писательской организации. Азадовский в тот момент находился в Москве; сразу по возвращении он должен был связаться с Федором Александровичем, который почти оправился после перенесенной в сентябре 1982 года операции. Но когда Азадовский вернулся, то к Абрамову было уже не пробиться: врачи взяли его в кольцо и готовили ко второй операции, на которую писатель долго не мог решиться. Их встреча произошла только 18 мая 1983 года в Доме писателя на улице Воинова – в этот день город прощался с прославленным писателем.
Согласилась его оформить только детская писательница Жанна Александровна Браун (по мужу Грудинина; 1931–1996), и Азадовский с 21 марта 1983 года формально стал ее литературным секретарем.
Восстановление Азадовского в качестве ученого протекало трудно, но Константин Маркович был готов тогда писать и в стол – ему важно было просто «вернуться в форму», доказать самому себе, что он способен возвратить то, что было упущено в заключении. По счастью, для науки о литературе тогда были не самые «быстрые» годы, и материалов по локальным областям, которыми занимался Азадовский, появилось за время его отсутствия не слишком много. В начале 1980-х годов гуманитарная научная мысль, сдерживаемая цензурой, болезненно и тяжело обретала печатную форму.
Е.Г. Эткинд в изъятом цензурой предисловии к двухтомнику «Мастера русского стихотворного перевода» (1968) отмечал: «…Лишенные возможности до конца высказаться в оригинальном творчестве, русские поэты – особенно между ХVII и ХХ съездами – говорили со своим читателем устами Гете, Орбелиани, Шекспира, Гюго…» Описанная ситуация не слишком изменилась и в дальнейшем, в частности после ХXVI съезда КПСС. А потому Азадовский решил продолжить свой труд переводчика.
Наиболее важным как с материальной, так и с моральной точки зрения было возобновление договора с ленинградской редакцией «Литературных памятников» на новый русский перевод «Сказок братьев Гримм». Это произошло благодаря члену редколлегии академику Д.С. Лихачеву; при пролонгировании договора 1977 года Азадовскому была выплачена часть гонорара. Несмотря на то что перевод впоследствии был сделан и сдан в издательство, наступление нового времени с сопутствующими ему трудностями книгоиздания не позволило книге выйти в свет. Перевод не издан до настоящего времени.
Борьба за отмену приговора посредством заявлений и жалоб к 1983 году исчерпала себя окончательно – на десятки многостраничных писем Азадовский получал отписки или же подробные ответы, но все равно всегда отрицательные. Вероятно, последней каплей был ответ председателя Ленгорсуда В.И. Полуднякова, датированный 27 апреля 1983 года:
Ваша вина в совершенном преступлении установлена судом совокупностью доказательств, проверенных в судебном заседании. В частности лично Вами написанной записке Лепилиной инструктивного содержания, на предмет выработанной версии о якобы Вашей непричастности к обнаруженной у Вас при обыске анаше. Суд правильно дал оценку собранным доказательствам и обоснованно признал Вас виновным.
И тогда Азадовский изменил тактику, уже пытаясь не оспаривать приговор в целом, а опровергать отдельные факты или частные доказательства, принимавшиеся в расчет при его вынесении.
Дело о пропавшем имуществе
Итак, новый, 1983 год семья Азадовских встречала вместе, в их квартире на улице Восстания. Два бывших зэка и Лидия Владимировна, которая в течение двух лет ни на минуту не забывала: не доживи она до возвращения сына – квартира отойдет государству.
Светлана, в соответствии с законодательством, жилплощади своей была лишена. Еще 27 июля 1982 года Дзержинский райисполком города Ленинграда вынес решение «о предоставлении семье участницы Великой Отечественной войны Ткачевой, состоящей из трех человек, трех комнат… взамен комнаты по тому же адресу». То есть усилия соседки были вознаграждены – после ареста и суда над Светланой она получила три ее сугубо смежные комнаты в четырехкомнатной квартире.
Если бы к тому времени советское государство не имело за плечами десятилетий истории и практики, когда жители коммунальных квартир всеми силами писали доносы на своих соседей, чтобы вселиться потом в их комнаты, то мог бы возникнуть вопрос: как же это так вышло, что соседка переехала из одной своей комнаты в три освободившиеся? Но вопросов никаких не было – деятельное участие соседки в деле Светланы было, как видно, вознаграждено.
Зоя Ивановна Ткачева (в девичестве Григорьева) родилась в 1923 году в Петрограде, образование 8 классов, училась в Вагановском училище, работала по специальности, с началом войны поступила на арматурный завод имени И.И. Лепсе и в сентябре 1942 года была призвана в армию; служила писарем в автомобильном полку резерва на Ленинградском фронте. В 1943 году вышла замуж за своего однополчанина, старшего лейтенанта, оперуполномоченного военной контрразведки Смерш Аркадия Дмитриевича Ткачева, члена ВКП(б); демобилизована 6 января 1944 года по беременности в звании ефрейтора, награждена медалью «За оборону Ленинграда». После войны она получила с сыном комнату на улице Желябова. С 1970 года в этой квартире поселилась семья Лепилиных.
В 1973 году первый муж Светланы скончался, и отношение Ткачевой к ней изменилось – она не только навязывала свое общение, но и выступила в качестве свахи, желая устроить судьбу своего сына. Когда же на небосклоне появился Константин Азадовский, то всякие матримониальные перспективы для Ткачевой окончательно улетучились и она стала действовать иначе.
Сначала это были скандалы, затем начались доносы по месту работы Светланы и Константина, наконец в 1978 году, после очередной выходки Ткачева, Азадовский решил положить конец его хулиганским действиям и обратился к органам власти. Но милиция, с которой у соседки была связь через местного оперуполномоченного, попыталась замять дело. И когда Азадовский своим неутомимым пером все-таки довел дело до обвинительного приговора, хотя и не связанного с лишением свободы, то Ткачева буквально начала выживать Светлану из квартиры. К тому времени она уже нащупала (или ей подсказали?) уязвимое место у ненавистной ей пары: контакты с иностранцами, аморальный (антисоветский) образ мысли и поведения.
И как только вечером 18 декабря 1980 года неожиданно выяснилось, что на Светлану нужны порочащие сведения, то Ткачева буквально через пару часов оказалась у следователя Замяткиной, чтобы подписать нужные показания: и о моральном облике Светланы, и о ее знакомствах в среде музыкантов, и, само собой, о сожительстве с Азадовским. Но Ткачевой двигала не только ненависть. Ее активное содействие следствию имело и другую причину: расчет. Она, как никто, понимала, что формальная нужда в улучшении жилищных условий послужит – в случае обвинительного приговора Светлане – веской причиной получить три ее комнаты. Так и случилось – после вступления приговора в законную силу Ткачева незамедлительно начала ходатайствовать об улучшении жилищных условий за счет освободившихся в ее квартире комнат.
