Шистко В.И., доцент, зав. кафедрой рисунка, проректор по УПР.
Обратил внимание собрания на то, что коллектив кафедры должен занимать более принципиальную позицию по отношению к Азадовскому. Просил партийную организацию Училища всячески помочь в отборе кадров на руководящее звено.
Рассматривает арест Азадовского как своевременный шаг для того, чтобы нейтрализовать его от коллектива и воспитательного процесса со студентами.
Степанов Г.П., ректор ЛВХПУ им. В.И. Мухиной, доктор искусств., профессор.
Просил каждого руководителя внимательно относиться к исполнению своих служебных обязанностей. Не забывать, что у нас идеологический вуз, где не может быть второстепенных вопросов, все вопросы, решаемые коллективом вуза, играют величайшую роль в деле формирования личности каждого молодого художника декоративно-прикладного искусства.
По третьему вопросу собрание единогласно избрало общественного обвинителя на судебный процесс по делу Азадовского.
Общественным обвинителем единогласно избран коммунист Шистко В.И., проректор по учебно-производственной работе, доцент, коммунист.
Протокол был подписан председателем собрания В.Я. Бобовым и секретарем собрания С.А. Антоновым, заведующим учебной частью ЛВХПУ.
Приняв решение оспорить оба этих документа, Азадовский стал отстаивать свою честь в советском суде, «самом справедливом в мире». Впрочем, выбора не оставалось, к тому же Азадовский видел в этой чудовищной лжи хотя бы малый шанс для решения суда в свою пользу. Ему удалось убедить некоторых своих бывших коллег выступить в качестве свидетелей, если это будет необходимо. И, написав текст искового заявления, 25 ноября 1983 года Азадовский подал его в Дзержинский районный народный суд. Приведем его основные положения:
В феврале 1981 г. в связи с привлечением меня к уголовной ответственности по ст. 224 ч. 3 УК РСФСР администрация Ленинградского Высшего художественно-промышленного училища им. В.И. Мухиной, где я работал с 1975 г. в должности заведующего кафедрой иностранных языков, представила в следственный отдел Куйбышевского РУВД мою служебную характеристику, подписанную и.о. проректора доц. В.И. Шистко, секретарем партбюро В.Я. Бобовым и председателем месткома Л.Н. Бабушкиной (текст характеристики прилагаю). Данный документ от начала и до конца является клеветническим: он содержит целый ряд утверждений, не имеющих под собой никакой документальной основы и порочащих меня как личность и гражданина СССР.
1. В характеристике утверждается, что за время моей работы в ЛВХПУ им. В.И. Мухиной успеваемость студентов по иностранному языку «не выросла». Это не соответствует действительности. Если первоначально, в 1975/76 и 1976/77 уч. гг. количество студентов, не аттестованных в конце семестра по иностранному языку, равнялось 30–40 человек, то в последующие годы число это снизилось до 12–15 человек, что отражено в соответствующих документах (зачетных и экзаменационных ведомостях), хранящихся на кафедре и в учебной части Училища.
2. Утверждается, что я «попустительствовал» бывшему преподавателю кафедры иностранных языков Равичу М.М., уволенному в октябре 1975 г. за пьянство и систематические нарушения трудовой дисциплины. Это утверждение носит заведомо клеветнический характер. Преподаватель Равич был уволен по моему настоянию и моим докладным запискам, которые я систематически подавал в ректорат института. «Попустительствовали» же Равичу бывший проректор Училища П.П. Литвинский и секретарь партбюро В.Я. Бобов, что и было выявлено в судебном заседании Дзержинского райсуда г. Ленинграда в ноябре 1978 г. Суд признал увольнение Равича справедливым и вынес в адрес администрации Училища два частных определения…
3. В характеристике заявлено, что мое поведение «разбиралось ректоратом и партийной организацией, однако воспитательная работа не дала желаемых результатов». Это утверждение заведомо клеветническое. За пять с лишним лет моей работы в институте я не имел ни одного замечания, ни одного взыскания или выговора со стороны администрации. Лица, подписавшие характеристику, естественно, не могли этого не знать. Проректор Шистко еще осенью 1980 г. предлагал мне подать заявление о приеме в ряды КПСС. Зачем же предлагать это человеку, чье поведение еще недавно «разбиралось ректоратом и партийной организацией»?
4. В характеристике утверждается, что для меня «характерны факты пьянства и дебоша, завязывания случайных знакомств с иностранцами». Однако ничего подобного не было. Нет ни одного документа, где были бы зафиксированы такого рода «факты». Нет ни одного свидетеля, который мог бы сказать, что видел меня пьяным или пристающим к иностранцам. Данное утверждение – циничная и заведомая ложь!
5. Характеристика содержит ссылки на заявления гр. Ходиной от 16.7.1975 и Ткачевой от 15.1.1979. Кто такая Ходина, мне неизвестно; с письмом этой гражданки – если оно в действительности и существует, – меня никто и никогда не знакомил. Не говорю уже о том, что в июле 1975 г. я в ЛВХПУ им. В.И. Мухиной еще не работал, а потому обращаться в администрацию Училища по моему поводу эта гражданка не могла. Считаю данный документ фальсификацией. Что касается заявления гр. Ткачевой, то с этим документом, поступившим в Училище в январе 1979 г., в то время меня также никто не ознакомил. Администрации Училища, однако, было хорошо известно, что по моим заявлениям в РУВД Дзержинского р-на и Ленгорпрокуратуру против гр. Ткачева А.А., сына З.И. Ткачевой, было возбуждено уголовное дело… Считаю, что при данных обстоятельствах ссылка на заявление гр. Ткачевой З.И. необоснована и не может быть принята во внимание.
6. В характеристике сказано, что администрация «ставила меня в условия», не позволяющие мне «пропагандировать мои взгляды». В этой формулировке все искажено. Во-первых, я считаю себя советским педагогом, ученым и литератором и не понимаю, почему я не имею права «пропагандировать» свои взгляды. Во-вторых, о моих «взглядах» никто из администрации или сотрудников Училища со мной никогда не спорил, по той простой причине, что никакого расхождения во взглядах не было. Я работал как все сотрудники без каких бы то ни было ограничений. Данное утверждение – намеренное и злостное искажение действительности.
7. В характеристике не назван ни один из фактов, характеризующих меня с положительной стороны. Не считаю возможным ставить что-либо себе в заслугу, но как объясняет администрация Училища тот факт, что на заседании Совета Училища 8 сентября 1980 г. мой отчет о работе кафедры, которую я возглавлял, за период 1976–1980 гг. был единодушно одобрен, а 3 ноября 1980 г. моя кандидатура была рекомендована конкурсной комиссией Училища к переизбранию на следующий пятилетний срок?! (Комиссию возглавлял В.И. Шистко.)
В моем уголовном деле, хранящемся в архиве Куйбышевского райсуда, находится и другой документ: протокол совместного расширенного заседания Совета и партийного актива Училища им. В.И. Мухиной от 13 февраля 1981 г. Данный документ также содержит лживые, клеветнические измышления в мой адрес. Более того: это фальсификация. Как мне стало известно в 1983 году из рассказов лиц, присутствовавших на заседании Совета, разговор обо мне шел совсем не в том духе, как это изображено в протоколе…
В связи о вышеизложенном прошу: Привлечь В.И. Шистко и В.Я. Бобова к уголовной ответственности по ст. 130 УК РСФСР за фабрикацию и распространение заведомо ложных, порочащих меня измышлений.
5 декабря 1983 года судья М.П. Булыгина, рассмотрев исковое заявление Азадовского, не нашла в действиях сотрудников, выдавших характеристику, состава преступления. «Считаю, – написала она в своем решении, – что нет оснований к возбуждению уголовного дела, т. к. указанные документы составлены коллегиально, приняты так же коллегиально, являлись предметом рассмотрения в уголовном деле, вступившем в законную силу и исполненном».
Уже 9 декабря Азадовский обжалует это решение в частной жалобе в Коллегию по уголовным делам Ленгорсуда:
1. В постановлении указывается, что «нет оснований к возбуждению уголовного дела, т. к. указанные документы составлены коллегиально». Это утверждение является принципиально неверным. Если, говоря о коллегиальности, судья Булыгина имеет в виду совместные действия граждан Шистко и Бобова, то было бы правильнее назвать такую «коллегиальность» преступным сговором. Если же под коллегиальностью понимать мнение или действия коллектива, по крайней мере его большинства, то ничего подобного в данном случае не было: и характеристика, и протокол были составлены двумя указанными мною лицами. Никто другой из сотрудников Училища в этом участия не принимал…
2. Судья Булыгина далее утверждает, что обжалуемые мной документы «были приняты коллегиально». Хотелось бы знать, на чем основывается такое утверждение? Как можно писать об этом в официальном документе, не изучив и не исследовав все материалы, не вызвав свидетелей и т. д.? Кто, где и когда «принимал коллегиально» текст характеристики? Где, когда и кем она хотя бы обсуждалась? Ничего этого не было. Что касается протокола заседания Совета, то он также никем не обсуждался и ни с кем не согласовывался. Никакого голосования в пользу того или иного решения на Совете не было.
