оно совсем рядом с Жанной. Сквозь окошко она могла разглядеть бледное лицо и полыхающие дьявольским огнем кроваво-красные камни.
– Хватайте демоницу! Уничтожьте ее, тогда чары рассеются! – заходился криком монах с высоты своей бочки. Толпа угрожающе загудела. «Бей ее!» – тут и там раздавались крики.
Сопровождавшие золотую карету гвардейцы вдруг осадили коней и поскакали обратно. Жанна едва успела подумать, что происходит нечто странное, как произошло нечто еще более странное: вышеупомянутая богомерзкая блудница и адова дщерь открыла дверцу кареты и ловко, словно обезьянка с нового рынка, стала карабкаться на крышу. Там она распрямилась во весь рост и молча обвела взглядом толпу. Жанна видела, что камней на шее у дьяволицы больше не было: она держала ожерелье в руке, спрятав в складках платья.
Находившиеся ближе всего к карете горожане стали медленно приближаться к ней, постепенно сжимая кольцо. Толпа в едином порыве сделала вдох, словно готовясь к атаке, но тут же поперхнулась: с крыши кареты до собравшихся донеслись мелодичные переливы голоса. Ведьма пела. Жанна не могла разобрать, что это за песня – незнакомые слова цеплялись одно за другое, и уносили в какие-то неведомые дали. Перед ее взором вдруг возникла пыльная дорога в обрамлении сиреневых цветов, по которой тянулся караван кибиток. «Это дьявольская песнь», раздавалось со всех сторон. Жалобно ржали испуганные, зажатые со всех сторон лошади, истошно вопил проповедник, требуя немедленно заставить адову дщерь замолчать и прекратить конец волшбе, раздавались редкие выкрики «Бей ведьму!», но люди, охваченные страхом пополам с любопытством, вслушивались в звучание странной песни, которая очаровывала, обольщала, околдовывала, пленяла, проникала в самое нутро и вынимала оттуда душу. Ни с того ни с сего тревожно зазвонил колокол храма, словно призывая людей опомниться, но ему не удалось рассеять чары: толпа снова загудела, недовольная тем, что звон заглушил пение. Ко всеобщему удовлетворению, когда звон затих, песня еще не окончилась. Проповедника на бочке уже не было, призывы к расправе немедленно заглушались ответным шиканьем.
Закончив колдовскую песнь, демоница совершенно неожиданно для всех затянула всем известную кабацкую «Как у матушки Виньолы хряпнул я стакан». Народ поначалу разинул рты, озадаченный столь странным выбором – ведьма как-никак была знатная дама и вообще чужеземка. Люди в недоумении переглядывались, словно спрашивая себя, а не послышалось ли им, но вскоре на лицах появились улыбки, послышались смешки и притопывания, кое-кто даже подпевал. Затем последовала старинная «На мосту в Невеле танцует Марион», за ней – печальная баллада про рыцаря и озерную деву, которая заставила Жанну проронить несколько слезинок, далее были песни про жреца, который заблудился в веселом квартале, про дочку мельника и лесного разбойника, колыбельная для уснувших вечным сном и романс о рогоносцах… Простые, бесхитростные мелодии и слова, знакомые всем с детства, впитанные с молоком матери, веселые и печальные, возвышенные и скабрезные, которые пели в горе и радости, на свадьбах и похоронах, в тюрьмах и окопах. Вдруг оказавшиеся распущенными волосы альды Ладино струились по плечам, и Жанна вдруг заметила, какое простое и бесхитростное у нее лицо. Зеленщице пришла в голову мысль, что она похожа на обычную брельскую горожанку, знакомую и родную, «свою», зачем-то обряженную в богатое платье, которое выглядело на ней странно и нелепо.
«Какая же она ведьма, – думала Жанна, – по всему видать, что добрая душа. Говорили, она на сармалатские приюты и госпитали жертвовала, и на постройку нового храма в квартале Тимперы денег дала, и хлеб от ее имени ходят раздают… Дурочка она, небось, не от мира сего, с такими завсегда всякие несчастья приключаются». Жанна поостереглась высказать свои соображения вслух, потому что, как известно, начнешь искать справедливость, закончишь в сырой земле, но тут она услышала, как две кумушки позади нее шепчутся о том же самом. Девушка оглянулась и увидела на многих лицах то же растерянное и озадаченное выражение. Тут ведьма – хотя у зеленщицы уже и язык не поворачивался назвать ее так – запела молитву пророчице Марсале, покровительнице города. Девушка помнила, что, когда столицу окружили лигорийские войска, в храмах, домах и на городских стенах денно и нощно пели эту молитву. Марсала услышала своих подопечных и помогла им отстоять город. И когда тонкая фигурка на крыше кареты, певшая ангельским голосом, упала на колени, воздевая руки к небу, почти вся толпа последовала ее примеру, рухнув на камни мостовой.
Жанна знала, что жители Морени отличаются характером вспыльчивым и непостоянным. Сегодня они избирают тебя своим кумиром, а завтра уже закидывают тухлой селедкой, послезавтра вновь носят на руках, затем ветер дует в другую сторону и в ход идут ножи и дубинки, и вот они уже рыдают на твоих похоронах и рвут на себе волосы от горя. На этом история порой не заканчивается, и ты можешь почитать себя счастливчиком, если при ближайшем народном волнении твои кости не будут вытряхнуты из могилы, сожжены и развеяны над заливом. Это не помешает людям еще через несколько лет принести цветы к твоему памятнику. Нет нужды говорить, что памятник тоже в любой момент может попасть под горячую руку. В общем, то, что толпа признала то ли демоницу, то ангелицу своей, само по себе не означало для нее благополучного исхода. Своим в Бреле зачастую доставалось еще больше, чем чужим.
И действительно, тут на бочку вновь забрался изрядно помятый проповедник и завопил дурным голосом в том духе, что все имели возможность убедиться в колдовской силе дщери диаволовой, потому следует немедленно изничтожить сие вместилище порока. Народ растерянно заметался. Наиболее стойкая к колдовству и решительная часть толпы с воплями кинулась к карете. Другая часть попыталась ей воспрепятствовать. На площади завязалась всеобщая потасовка.
Толпа находилась в непрерывном движении. Жанну относило все ближе к карете, туда, где взвивались на дыбы потерявшие всякое терпение лошади. Еще немного, и она рискует получить копытом по голове. Тут к лошадям прорвались с дюжину изрядно помятых мужчин в изорванной одежде, похожих на головорезов с Переулка Убийц. Танна Эртега обернулась, и увидев их, застыла, прижав руки к груди. Один из вновь прибывших вскочил на подножку кареты и протянул ей руку, другие безуспешно пытались расчистить место, отгоняя людей. Тут девушка на крыше вдруг замахнулась и силой бросила что-то в самую гущу толпы. Кроваво-красные камни сверкнули на солнце и исчезли. Народ немедленно отхлынул от кареты, устремляясь вслед за сокровищами. Началась новая драка. Хаос усиливался.
Вновь оглушающе зазвонил колокол, а за ним и все колокола окрестных храмов. Жанна почувствовала, что у нее в ушах что-то рвется,
