нас сегодня вечером, в половине одиннадцатого.
— Где?
— Этого я тебе сейчас не скажу. Пойдем вместе. Я начинаю тебя опасаться. Мы с тобой встретимся в четверть одиннадцатого. И разговор пойдет только о займе. Ни о чем больше… Пора кончать эту волынку с судьей. Если бы нам удалось избавить от него Тодороса, деньги были бы уже у нас в кармане…
— Что ты, Евтихис!
— Поскорей бы открыть мастерскую. Ну, в четверть одиннадцатого на площади Канингос…
Они расстались. Андонис стоял на остановке, ожидая автобуса. Вдруг судья похлопал его по плечу.
— Скажите, пожалуйста, когда вы сможете пойти со мной к вашему другу Тодоросу? Сегодня вечером вы располагаете временем?
Андонис растерялся. И, так как молчание затянулось, он решил, что лучше всего объясниться начистоту с этим суровым человеком.
— Послушайте, господин Харилаос. Что толку в такой встрече? Я коммерсант, занят торговыми делами. И не скрою от вас, меня глубоко трогает несчастье Ангелоса, но я сам в очень трудном положении. А сейчас я на грани катастрофы… я…
— Ваши дела меня не касаются, но вы мне нужны… Не пугайтесь, не по финансовому вопросу… Вас устроит сегодня вечером?
Так как Андонис не отвечал, господин Харилаос заговорил с ним доверительно, с трудом подбирая слова:
— На днях я видел Ангелоса и передал ему, что вы знакомы с главным свидетелем обвинения… Я полагаюсь на Андониса, сказал он мне. Если он возьмется за дело, то добьется своего… это истинный друг…
— Так сказал Ангелос?
— Да, но во избежание лишних разговоров я вижусь с ним тайно, никто не знает…
— Странно, что он надеется на это, — сказал Андонис. — Ангелос должен знать, что его судьбу не решают показания одного или даже сотни свидетелей, это общий случай. Если он теперь цепляется за такую возможность, значит, он стал наивным или его преследует страх.
— А вы исключаете последнее? Столько лет…
— Не может быть. Ангелос всегда был человеком трезвых суждений.
— То есть, по-вашему, выходит, что, если и существует какая-то возможность спастись, ему следует отказаться от нее, так как его дело связано с общим положением? Странная у вас точка зрения… Когда я с ним встречусь, обязательно расскажу ему. И посмеется же он! Вероятно, на днях…
— Нет, ничего ему не говорите. Только передайте привет… И пусть он не падает духом…
— Хорошо… А вы все же подумайте… Вечером, часов с семи, я буду у Захаратоса. Недалеко оттуда есть кофейня, куда зачастил Тодорос. Приходите в любое время, когда будете свободны… До свидания.
Судья ушел, а Андонис еще некоторое время продолжал стоять посреди улицы.
Вспышки пламени озаряют двор. После того как однажды это холодное пламя ослепило Алики, она вздрагивает, когда белый мерцающий свет падает на ее окно, и порой ей мерещится, что это ее вызывают. Как же имя того парня в защитных очках? Все три сварщика, что работают в мастерской, носят одинаковые кепки, не расстаются с темными очками, и лица их всегда в копоти. Один улыбается ей, когда она проходит мимо, но она не знает, он ли был с ней в тот вечер, когда она запуталась в лабиринте решеток, труб, баллонов с кислородом и ее ослепил огонь, расплавляющий железо.
Алики завернула во двор и постучала в дверь Вулы… В мастерской опять работал один человек… Ей не открыли. И она, вместо того чтобы вернуться домой, прошла в глубь двора. На этот раз под навесом было темно, и сварщик в защитных очках стоял к ней спиной. Не тот ли это самый? Она подошла к нему поближе, и парень, вздрогнув, обернулся.
— Чего тебе?
— Я пришла к Вуле. Меня зовут Алики.
— У них никого нет дома. — И, наклонившись, он стал приваривать какую-то железку.
Он не узнает ее?.. Но как он похож на того сварщика, вылитый Никос. Нет, тот прикрывался еще металлическим щитком, и у того очень сильные руки.
— Не смотри на пламя, ослепнешь.
— Меня зовут Алики…
— Испортишь глаза. Ты такая красивая…
— А ты всегда в темных очках?
— Да, если я сниму их, то ослепну… Особенно теперь, когда ты стоишь передо мной…
— Правда?
— Чтоб мне провалиться! Хоть я и в темных очках, да вижу отлично.
В тот вечер было очень темно, и она не видела, какая у него приятная улыбка. А когда он обнял ее, она закрыла глаза… Сейчас он смотрит на нее как-то странно. Но Алики решилась:
— Когда ты кончаешь?
— В восемь. Осторожно, не наступи на трубу.
Он опять наклонился, повернул кран, и все вокруг осветилось. Алики разглядела теперь его лицо. Это тот самый. Но почему он не хочет разговаривать с ней? Может быть, он сердится, что она так долго не приходила?
Он молчал и продолжал сваривать железо. Вдруг он выпрямился и, подняв огненный факел, указал ей на навес. Она испугалась, поняла, что ей не уйти от этого гиганта. Она хотела что-то сказать, но он, шепча нежные слова, обхватил ее своими железными ручищами и потащил под навес.
— Ты видишь, я опять пришла, — сказала ему немного позже Алики.
— Опять?
— Так это был не ты? Ты меня не помнишь?
— Теперь уж я тебя не забуду! — воскликнул он с громким смехом, от которого задрожало все вокруг.
Часы на улице показывали половину восьмого. Андонис поспешил на площадь Синтагма. На веранде старой кофейни он увидел судью. Тот спокойно попивал кофе, не спуская глаз с двери. Андонис потоптался на тротуаре, дошел до перекрестка, потом вернулся и остановился перед верандой. Отец Ангелоса ждал его. Пожалуй, надо, сославшись на неотложные дела, попросить его отложить встречу с Тодоросом. «Завтра с величайшим удовольствием…»
Но, как только Андонис вошел в кофейню, судья встал ему навстречу.
— Я знал, что ты придешь… Ты настоящий друг. Так мне и говорил Ангелос… Ну, пошли, чтобы не упустить Тодороса…
Глаза господина Харилаоса сияли. Крепко держа Андониса за руку, он вел его по улице. Увидев свободное такси, он остановил его. Что мог сделать Андонис? Судья сказал шоферу:
— В квартал Патисиа. — И затем обратился к Андонису: — Ты настоящий друг… Значит, не все пропало… Я всегда твержу своим детям: честность и человечность не перевелись еще на свете, но надо уметь их распознать… Такова, знаешь ли, особенность нашего времени… Духовные ценности как бы припрятаны, их не пускают в оборот.
— Да, вы правы.
— У нас, стариков, оптимизма больше, чем у молодежи. Не странно ли это?
Господин Харилаос смотрел на Андониса, улыбаясь, одной рукой крепко сжимал его пальцы, а другую положил
