маленького трехстворчатого зеркала-складня, которое Горынин возил с собой еще с фронта. Вначале такое обилие отражающих поверхностей смущало и даже раздражало Ксению Владимировну: куда ни ступишь — увидишь себя. Потом они стали подзывать, подманивать к себе, особенно когда требовалось причесаться, или пофасонистей надеть форменный берет, или посмотреть вечером: не слишком ли усталый вид? И так мало-помалу они примирились — зеркала и квартирантка. Однажды, в отсутствие Горынина, Ксения Владимировна даже постояла и повертелась перед зеркалами голая, словно какая-нибудь героиня Золя или Мопассана. (Литература ведь не только отображает поведение людей, но всегда им что-то подсказывает, а то и навязывает.) Так вот, Ксения Владимировна постояла, посмотрела на себя и сделала вывод: «Ну что ж, все у нас пока что в плепорции, как сказал бы чеховский герой». И все было действительно в хорошей норме: ни лишней полноты, ни костлявой худобы. И все вообще было бы хорошо, если бы она не вспомнила, любуясь привлекательным и гордым совершенством своего тела, об одном его тайном изъяне: она уже не могла зачать и выносить ребенка. Она ощутила эту свою ущербность как пустоту внутри, и ее тонкие, по-мужски сильные пальцы хирурга сжались в кулаки… Только на кого теперь бросишься с этими кулаками? На себя? На войну?.. За все свои ошибки и опрометчивые поступки человек расплачивается своим будущим — вот что надо бы знать каждому смолоду.
Больше такие любования не повторялись.
Сегодня Ксения Владимировна, проходя мимо зеркал, замечала в них себя мелькающую, но не останавливалась — не хотела себя видеть. А еще почему-то боялась увидеть в глубине зеркала «проклятую Анну», которой никогда в жизни не видела даже на фотографии…
«Хотя бы уж вызвали в госпиталь, что ли!» — подумалось Ксении Владимировне, и она пожалела, что не напросилась подежурить. Там все идет по-заведенному, и это хорошо… К своим тридцати годам Ксения Владимировна сделала мудрый вывод, достойный, может быть, более зрелого возраста: работа нужна самому человеку не меньше, чем она нужна обществу. И это была не фраза, это было убеждение… С другой стороны, конечно, человеку нужен и дом. Особенно — женщине…
Походив по комнате, она вдруг решительно достала тетрадку и села писать письмо своей давней детдомовской и институтской подруге — Мусе Богдановой, теперь — Рыжовой. Они были ровесницами и не без гордости называли себя «дочерями Октября» (обе родились в 1917 году), вместе выбрали медицину как профессию всей жизни, вместе собирались в Испанию, но там обошлись без них, а вот на «своей» войне без них, уже дипломированных врачей, не обошлись. Ксения попала на Волховский фронт. Муся осталась в Ленинграде, пережила блокаду, невероятно после голодухи растолстела и долго оставалась одинокой, пока не переехала в Мурманск. Там вышла замуж за капитана рыболовецкого судна. Родила двойню. Все реже стала писать своей подруге-посёстре. Но в прошлом году они все же решили встретиться и съехались во время отпуска, вместе с мужьями, на станции Лоо, в тридцати километрах от Сочи, где мурманчане обосновали своего рода курортную колонию. И не зря обосновали. Тихое местечко, не запруженное народом, невысокие горы, солнечное, доброе море… Даже еще и теперь, в промозглой прибалтийской осени, Ксения Владимировна порою чувствовала в себе какое-то остаточное южное тепло.
Вот, кстати, и сегодня. Едва начав писать, она тут же вспомнила этот морской и солнечный уголок, дальние веселые заплывы, походы в горы, — вспомнила и как-то сразу отогрелась и размякла душой, и вдруг прорвалась плотина ее обычной сдержанности, захотелось полной задушевной откровенности, как бывало это между близкими подругами в детдоме. Захотелось сочувствия и снисхождения. Потребовалось исповедаться.
Она писала быстро, едва поспевая за своими мыслями, или за «потоком сознания», как называют это в литературе, не особенно заботясь о подборе слов и стараясь прежде всего передать ощущения и оттенки переживаний. Тонкости взаимоотношений со своим Горынычем. Надежды и сомнения. Сладость жизни и горечь обид.
Только перевернув пятый лист тетрадки, она приостановилась и заглянула в первый. Показалось интересным. Стала перечитывать. Потом достала из столика источенный, но острый скальпель и аккуратно отрезала исписанные листы от корешка. Аккуратно же сложила их и стала рвать на мелкие кусочки.
Все-таки она не привыкла жаловаться.
К зеркалам привыкла, а жаловаться — нет!
Однако и выйти из того порывистого возбуждения, в котором только что находилась, она уже не могла. Что-то в ней сильно растревожилось и требовало выхода. Что-то вспоминалось — то южное, то военное, то девическое, и как-то незаметно и неизвестно для чего она стала записывать все, о чем подумается, в тетрадку. Стало возникать какое-то своеобразное послание к самой себе…
4
Первое письмо Ксении Владимировны к самой себе
Вот такой денек, Ксенья. Горынин только что уехал, а я уже жду чего-то от его поездки. Это поездка за нашей судьбой, и «железная Ксенья», или КВ (фронтовые мои прозванья), кажется, размякла.
Все мы любим чувствовать в себе гордость, независимость или хотя бы говорить об этом. Но бываем и слабы, и унижены, и зависимы. В студенческие годы я выписала для себя и зазубрила на память фразу французского классика Лабрюйера и провозгласила ее своим кредо: «Не льстить никому, не ждать, чтобы кто-нибудь оказал вам внимание, — вот чудесное положение, золотой век, наиболее естественное состояние человека». И в общем-то мне доводилось познать такое состояние. Оно вполне возможно. Пока не полюбишь… Нам, кажется, захотелось вспомнить, как произошло крушение нашей независимости?
Ну что ж, давай вспомним… И начнем с того, что в любви нам часто помогают (точно так же как и мешают) наши подруги и друзья.
Где-то теперь наша Изабелла, лихая операционная сестра, не слишком наделенная красотой, но очень расторопная во всяких делах, в том числе и в любовных. Она знала, что не красавица, и как-то призналась: «Мне только тут и попраздновать, Ксения Владимировна! Когда вернемся с войны, в тылу такие свеженькие красотки подрастут, что на меня наши боевые друзья и посмотреть не захотят. Так что вот…» И она «праздновала». Был у нее сначала один кавалер — из войск, потом другой — из инженерного отдела армии. Как раз к этому, к Сомову, что работал в инженерном отделе, и приехал
