необходимо, поскольку передняя машина за время этой непредвиденной остановки заметно отдалилась и в колонне образовался разрыв.
Озабоченный продвижением своей машины и уже настроенный на ответственно точную и быструю работу там, на воде, лейтенант волновался. Он и так-то был розовощек, а тут еще этакое событие — большие учения с наведением переправы! Может быть, в душе молодого сапера происходили сейчас те же самые движения, что и в душе Андрея Болконского, когда он летел в бой под знаменем, или в душе молодого Андрея Горынина, когда он поднимал в сорок первом году своих работяг-саперов в атаку на прорвавшихся в тыл немецких автоматчиков. Начнись сегодня, вот здесь, настоящий бой — и лейтенант ринется вперед не раздумывая и пойдет не оглядываясь… Горынин помнил такие лица, знал и помнил такие движения душ. И хотя в свои зрелые годы, при своем немалом и многообразном опыте, он был теперь далек от подобной светящейся порывистости, все же останавливать лейтенантов не стал бы. Скорее присоединился бы к ним сам…
Впереди уже просвечивала между деревьями светлая осенняя вода. Там гулко бухнул сброшенный на воду первый понтон.
— Начали точно в срок! — сообщил, глянув на свои часы, радостный лейтенант.
— Значит, можно надеяться на хороший конец, — заметил Горынин.
— Все будут стараться, товарищ подполковник! — заверил лейтенант. — У нас вчера собрание было.
Горынину, вероятно, полагалось бы что-то ответить и на это сообщение лейтенанта, но он промедлил, а потом уже и некогда стало: машина подошла к месту сброса понтонов. Лейтенант соскочил с подножки и начал командовать водителю: «Еще подай… Еще на полметра… Стой!»
Горынин тоже вышел из кабины, и тут же к нему подбежал по-лейтенантски возбужденный комбат и доложил то же самое, что и лейтенант: начали вовремя!
— Ты командуй, командуй, — отпустил его Горынин, не любивший мешать подчиненным командирам заниматься своим делом. Он даже отошел от берега, чтобы не стоять над душой торопливо работающих людей. В такие моменты всякая лишняя команда и всякий лишний командующий только вредны. Распоряжаться и быть в гуще работающих должны только самые необходимые, знакомые солдатам начальники, а старшему лучше наблюдать всю картину и ждать того нежелательного момента, когда при каком-то неожиданном осложнении могут потребоваться его власть, авторитет, опыт, выдержка.
Горынин поднялся на небольшой сухой бугорок с несколькими длинноногими сосенками и стал смотреть. Работа еще не разгорелась как следует, но уже понемногу налаживалась, и в ней уже чувствовался ритм — первостепенное качество в любом коллективном деле. Машины шли к берегу воистину как по конвейеру и, освободившись от своего гулко-пустотелого груза, обогнув после этого горынинский «полководческий» бугорок, снова удалялись в лес. Трудолюбивый катерок тащил за собой звено из двух понтонов в линию уже начавшегося у берега моста. На очередном понтоне Горынин увидел своего лейтенанта, который что-то там покрикивал, продолжая гореть благородным огнем нетерпения.
«Только не перестарайся, не сорвись, парень!» — издали попросил его Горынин и перевел взгляд на катер.
В какие-то минуты ему все же хотелось туда, на мост, в гущу дел. Даже такое мелькало желание: багор бы в руки, стальной прогон на плечо — вот тебе и молодость, вот избавление от трудностей и сложностей человеческих взаимоотношений! Там все личное забывается и остается только то, чем заняты все другие люди. Остается работа, и приходят ее результаты… Черт возьми, может быть, и не надо так стараться освободить человека от физического труда, от доброй мускульной нагрузки! Иначе ведь не только мускулы, но и психика изнежится…
Он спустился со своего командного холмика, услыхав матерщину. Сорвался из-за чего-то комбат. Надо было подойти к нему… Затем Горынин прошел к костру, возле которого переодевался в сухое белье и обмундирование упавший в воду сержант. Это был крепкий расторопный парень — из тех фронтовиков, которым еще не вышел приказ о демобилизации. Он быстро переоделся и бегом побежал обратно.
— Погрелся бы! — предлагал ему продрогший без дела сержант-тыловик, ведавший запасным обмундированием.
— Нельзя, — отвечал понтонер. — У нас еще не все умеют…
Мост постепенно нарастал, удлинялся. Смыкались одно с другим звенья понтонов, поверх стальных прогонов ложился настил, поверх настила — колесоотбойные брусья, и все меньше и меньше оставалось чистой воды между последним понтоном и противоположным берегом озера, очень похожего здесь на тихую, спокойную реку. Настил моста, еще не тронутый гусеницами танков, был чистым и гладким, все равно как недавно вымытые полы у хорошей хозяйки. По нему хотелось пройтись.
В конце концов Горынин не удержался, ступил на мост и потихоньку пошел, приглядываясь к каждому стыку, к каждому соединению. Где-то он останавливался, где-то сходил с настила на гулкую палубу понтона и тоже осматривал стыковку. Всякий раз на любом мосту он вспоминал трагический случай под Нарвой и, хотя по-прежнему не считал себя безусловным и единственным ответственным за гибель тех четырех танкистов, забыть о них он не мог. И о них, и о тех, что поведут танки по этому мосту. У саперов и сегодня все по-настоящему, все всерьез. Случись что с мостом — и могут погибнуть люди. Без войны, без обстрела, без видимых опасностей.
Хорошо собранный мост — это значит никаких смещений, никаких выпучиваний, это полотно и стрела. Точность соединений была определена еще на заводе, еще в замысле конструктора; понтонерам оставалось только не нарушить ее при сборке. И они, похоже, не нарушили, несмотря на то что работали аварийно быстро. Они должны были и очень хотели уложиться в отведенные им час двадцать минут. «Отличное время!» — подумал Горынин и невольно вспомнил войну и те переправы, в которых ему приходилось участвовать. Как всякий фронтовик, он думал при этом: нам бы тогда такие парки! И осторожно примерялся к требованиям завтрашнего дня: хорош ли будет такой парк для быстро меняющейся боевой техники. Можно ли довольствоваться таким временем? Могут ли танки стоять час двадцать на берегу? Что надо, в частности, делать для того, чтобы никогда и ни в какой степени не повторился сорок первый год?
Решение было найдено пока что единственное: современный уровень готовности к современной войне.
Того, какой она может быть через десять — двадцать лет, мы в точности еще не знаем, но к такой, какая может возникнуть сегодня, мы обязаны
