к ней с похожими вопросами. Насколько близко она стоит к ныне утерянному оригиналу, принадлежавшему Фридриху II? Какова степень натурализма миниатюр, и сравним ли он с натурализмом «Книги об искусстве соколиной охоты»? Какова связь между текстом и миниатюрами, и, следовательно, какова их функция в передаче информации? Наконец, что именно эта рукопись может рассказать нам о «культуре тела», о том, как использовались и как воспринимались целебные источники Фридрихом II и его придворными?
Рис. 24. Петр Эболийский. Эвбейские воды. Сцена посвящения. Париж. Французская национальная библиотека. Fr. 1313. Л. 32r
Как и в случае с орнитологией Фридриха II, перед иллюстратором поэмы Петра Эболийского стояла сложная задача: на небольшом пространстве миниатюры (8×12 см) он должен был разместить группы людей, которые принимают ванны и беседуют. Сцены купания, изображения обнаженных людей в воде вообще были не очень распространены в средневековой религиозной иконографии, поэтому художник должен был видеть античные изображения, подобные открытым в calidarium дома Менандра в Помпеях.
Рис. 25. Андреа Мариано. Реконструкция Капуанских ворот. Рисунок. 1924. Капуя. Провинциальный музей Кампании. Фото О. С. Воскобойникова
Рассказ об источниках был построен с «неаполитанской» точки зрения: с юга на север по линии Позиллипо — Поццуоли — Триперголе — Байя. Вот, например, стихи о Калатуре[913]:
Легким должный покой всегда придает Калатура,
Кашель прогонит она, вызванный в нас ломотой.
К жизни желудок вернет, к еде восстановит стремленье,
Чаще питаемый, он будет свой труд исполнять.
Лик просвещает, уму даст крепость желанную, сердцу —
Радость, а с уст уберет грязи назойливой слой.
С кашлем вкупе на нас страху чахотка нагонит:
Бросьте вы эту напасть и в воду спешите скорей.
Старое древо в земле крепко гнездится корнями,
Ты без труда никогда вырвать не сможешь его.
Так застарелый недуг, словно семя, в теле ветвится
Враз совладать никогда с ним не сможет искусство врача.
В нижнем регистре соответствующей миниатюры (илл. 27) можно видеть мирных купальщиков, с надеждой смотрящих вверх, входящего пациента, страдающего чахоткой. В верхнем регистре изображено застолье, иллюстрирующее улучшение аппетита, но средневековому читателю, возможно, напоминавшее евангельский рассказ о свадьбе в Кане Галилейской, гостеприимство, которое благочестивый Авраам оказал трем ангелам, — ветхозаветный прообраз Троицы, а может быть, и Тайную вечерю. Динамичность сценок направлена на то, чтобы продемонстрировать, как можно использовать помещения терм, хотя мы не найдем в них жестов, указывающих на конкретные части тела, — именно такого рода дидактические изображения Конрад видел в термах.
Помещения изображаются в виде открытых балдахинов, в чем Кауфман склонен был видеть проявление скорее не реализма, а кочевания иконографических типов, поскольку термы на самом деле представляли собой закрытые помещения[914]. Но в этом можно видеть и обратное — желание показать людей внутри, но пользующихся благами природы, окружающей здания. В этом миниатюрист мог следовать за текстом, который большое внимание уделяет красоте скал и водоемов. Мастер сложных композиций, придворный художник, украсивший манфредовскую рукопись, использовал весьма оригинальные пространственные решения для симметричного расположения многочисленных фигур в льющейся из скал воде или вокруг нее. Такие сцены напоминают миниатюру с ныряющим в пруд сокольничим из ватиканской «Книги об искусстве соколиной охоты» (илл. 7).
Миниатюрист знал мозаики XII века в соборе Монреале, недалеко от Палермо. Особенно это сказалось в изображении обнаженного тела, но и в нескольких сценах, явно использующих религиозную иконографию[915]. Источник Трипергола (Tripergula) находился, как считалось, неподалеку от жилища Кумской сивиллы и озера Аверно, которое из-за сильного запаха серы уже Страбон и Вергилий ассоциировали со входом в подземное царство[916]. Следуя этой устоявшейся местной легенде, Петр Эболийский именно здесь помещает Сошествие во ад[917]:
Озеро Острара — здесь Спаситель Авернские двери
Выбил, чтобы вернуть к жизни усопших своих.
Дом, что Трипергулой[918] звать, два помещенья имеет:
В первом одежду хранят, воду найдут во втором.
Очень полезна волна тем, кто много потеет,
Расслабленье ума и тяжесть в ногах унесет.
Всякую боль в животе быстро она уничтожит,
Тяжесть, что тело гнетет, снимет она без труда.
Всем, кто расслаблен, устал, и тем, кого бросили силы,
Следует часто искать помощь в целебной воде.
Этой любитель воды болезней бояться не станет,
Телом здоровым всегда пусть наслаждается он.
На миниатюре мы можем видеть в верхнем регистре два помещения (одно для переодевания, другое для купания), а в нижнем — Сошествие во ад: фигуру Христа с крестом, попирающим разбитые надвое врата преисподней, из верности тексту изображенные плывущими по волнам озера (рис. 28). К византийской традиции следует отнести и фигуру раздевающегося человека в верхнем регистре: она скопирована со сцены крещения в Иордане. Сошествие во ад в православной иконографии изображает Воскресение и, следовательно, Спасение человечества, победу над смертью, поскольку воскресший Христос вывел из преисподней ветхозаветных праведников. На Западе Воскресение могло изображаться и иначе, но Сошествие во ад, конечно, интерпретировали в том же ключе. Возможно даже, что примешивались и политические коннотации, связанные с триумфом светской власти: со времен Траяна императора изображали попирающим побежденного варвара — ровно как Христос попирает адские врата, а добродетели попирают пороки[919]. Нам же сейчас для понимания всего сочинения в целом важно отметить, как именно рассказ о спасительных для тела источниках переплетается с рассказом о Спасении человека вообще, о том Спасении, которое для христианина заключается в евангельской истории.
Я уверен, что фигуративные и словесные отсылки к Священному писанию и истории христианства после Воплощения, даже если зачастую они очень лаконичны, глубоко не случайны. Это не просто зависимость поэта и художников от идеологической среды, в которой формировалось их мировоззрение и кристаллизовалось их мастерство. Вода спасительна для человеческого тела не только потому, что обладает естественными, научно объяснимыми целебными свойствами, — такое «научное» объяснение свойств соленой и пресной воды должен был по заданию того же Фридриха II дать Михаил Скот в своей «Книге о частностях». Для Петра Эболийского и, может быть, даже в большей степени для художника важнее то, что вода освящена таинством крещения. Это таинство возвещено крещением Христа в Иордане и стало неотъемлемой частью церковной жизни средневекового общества. Это, однако, не значит, что всякая купальня для художника и для поэта
