побочный товар.
После обеда у неё начинаются дальнобойные визиты к подругам, живущим, как нарочно, по
окраинам города. И всё-таки даже эти нагрузки не разряжают её окончательно. Для полнейшего
энергетического опустошения хозяйки раз в неделю-полторы в дом наведывается долговязый
сухопарый старик с длинным именем Александр Александрович. Этот гость, смахивающий чем-то
на маститого лакея из фильмов про старину, принимается Текусой Егоровной на уровне
английского министра. Обычно он является часов в десять утра и, отмерив несколько ломких,
затяжных шагов по дому, укладывается на кровать хозяйки, забросив на никелированную дугу ноги
в вязаных носках. Текуса Егоровна щебечет и порхает вокруг него, как птичка. Размашисто
отворяет холодильник и напитывает кавалера всяческими вкусностями. Пищевая подкачка
продолжается до самых сумерек, с перерывами на туалет. Весь аристократизм визита портится
лишь поздним вечером скрипучей и громкой, как радио, панцирной кроватью старухи. Всё
происходящее на ложе транслируется всем, потому что хозяйка почему-то не закрывает дверь в
132
свою комнату, что в некоторой степени убеждает жильцов в естественной искренности и всей её
хозяйственной политики. Просто она такая, что и впрямь не замечает лишних условностей,
категорий, понятий. Виктор Кривошеев, лежа за ширмой, вслух считает скрипы и надсаженные
стоны нещадно эксплуатируемой кровати. Этот счёт невероятно бесит его Галю, строго и
официально воспитанную в детдоме. Приглушённым голосом, видимо из-под подушки, куда она
зарывается от звуков, Галя называет мужа «идиотом» и «дураком». Смугляну же ритмичные звуки
не смущают ничуть. В эти моменты она, напротив, взволнованно льнёт к Роману.
Предрассудки у Текусы Егоровны отсутствуют напрочь. Двери в комнатах квартирантов не
запираются, и хозяйке нравится поливать цветы в этих комнатах как раз в моменты интимной
близости молодых. Бесстрастно, сосредоточенно и нудно разливая воду тонкой струйкой из
чайника с закипевшим носиком по многочисленным горшкам и банкам, она при этом делает вид,
что глуха и слепа. Виктор, по настоянию стыдливой жены, пробует однажды убрать цветы из своей
комнаты, и Текуса Егоровна возвращает их потом на место по одной штуке, подгадывая как раз в
те самые неудобные моменты.
По утрам после ухода старика, когда Гали и Нины нет дома, Виктор подступается к хозяйке.
– Ну как, Текуса Егоровна, у вас с Сан Санычем-то всё как надо? – очень серьёзно интересуется
он.
– Да подь ты! – чётко произносит хозяйка свою любимую фразу.
– Какой-то он у тебя все-таки суховатый, – подначивает Виктор.
– Да подь ты!
– Да и сильно уж какой-то спокойный да вялый, как видно, не годный уже ни к чему…
– Спокойный-то он спокойный, – даже с обидой отвечает Текуса Егоровна, – но уж если понесёт,
понесёт, так только держись!
Виктор, потрясаемый такой искренностью, плюхается на стул и хохочет, запрокинув голову
назад.
Чем больше Роман и Нина узнают хозяйку, тем больше успокаиваются: уж за такой-то стеной им
не страшен ни чёрт, ни дьявол, ни Ирэн. Смугляна укрепляет и другую стену этой крепости. Она так
часто обсуждает свою ситуацию с Галей, что в случае чего и со стороны Кривошеевых
гарантируется полная индифферентность.
Смугляне самонадеянно кажется, что в этом гнезде она может приподняться ещё в одной
позиции. По дому новая хозяйка управляется наспех и кое-как, всё у неё не доделано, всё брошено
на полпути. После Марии Иосифовны здесь можно и впрямь показать себя сносной хозяйкой. Хотя,
конечно, и у Текусы Егоровны есть конёк, составляющий предмет её хозяйской гордости.
– Уж если я постираю бельё, так оно у меня блестит и похрустыват, как снежок, – хвалится она.
Потерявшая бдительность Нина не внимает этому женскому предупреждению и быстро
платится за это. После первой же её стирки хозяйка срывает с верёвок бельё, заносит в дом
мёрзлыми коробами и требует всё это перестирать, потому что такое бельё позорит её: не писать
же ей объявление для соседок, что это стирка не её.
Растерявшись, Смугляна не находит лучшего, как заявить, что бельё постирано так, что чище не
бывает. Ничто не могло бы обидеть и взорвать Текусу Егоровну сильнее, чем обвинение в том, что
она не понимает чистоты. Подхватив тряпьё в охапку, она вламывается к Кривошеевым и, призвав
Галю в судьи, уже с профессиональной беспристрастностью изобличает плохо отстиранные места
на воротничках и манжетах, на простынях и трусах. У Нины истерика. Она бросается на Романа с
кулачками и упрёками, что он не защищает её. Роман же, пожалуй, и сам бы уже с удовольствием
отмутузил её за такое недалёкое поведение. Обозлённый, он выскакивает на тридцатиградусный
мороз и успокаивается, лишь рассадив колуном несколько перевитых чурок. Вернувшись в тепло
уже остывшим, с замёрзшими красными ушами и совершенно благодушным, пытается успокоить и
Смугляну.
– Можешь возвращаться к своей Ирэночке! – кричит та в ответ на его заискивающее желание
мира. – Она у тебя на все руки мастерица! А я под каждую шизофреничку подстраиваться не стану!
На мне вон какая нагрузка: и учиться надо, и сварить, и постирать! Лучше бы взял да помог!
Роман невольно приседает от её крика, прислушивается к дому. Текуса Егоровна либо не знает
слова «шизофреничка», либо вообще не способна слышать крик. А вот Голубику, опять же, цеплять
не стоило. Она и без того пронзила их жизнь таким больным воспалённым нервом, что они помнят
о ней всегда, будто живя в сфере её невидимого присутствия. От этой гнетущей зависимости им бы
лучше уходить сообща и в дружбе, а не в ссоре. Лишний раз кивая вот так в сторону Ирэн, Нина
сама словно уменьшает себя, потому что с Голубикой, особенно в делах хозяйских, ей лучше бы не
соизмеряться. У жены обычно всё делается столь незаметно, что и своей помощи, Роман как-то не
замечал. Просто помогал, когда помощь действительно требовалась, да и всё. Нина же взывает о
подмоге, ещё и сама ничего не начав. Ирэн в домашней работе никакой особой своей доблести не
видит. Она хозяйка изначально, а уж потом жена. Смугляне же и для протирки пола требуется
вначале заручиться убеждённостью, что она любимая женщина. Чтобы уборка не выглядела
унижением, Нина должна знать, что прибирается для человека, достойного её, как личности.
133
Временами, отметая всякие сантименты и протрезвляясь от своего нового семейного
строительства, в которое он втянулся как-то незаметно, Роман горестно признаёт, что выйдя из
одного своего тупика он прямиком вляпался в другой – пожалуй, не меньший. Когда-то его
удивляли люди, добровольно, своими ногами, забредавшие в безысходные ситуации. Он полагал,
что любой тупик надуман, ведь у человека всегда остаётся возможность встряхнуться, оборвать
отягощающие связи, которыми он постепенно и незаметно
