о чем не подозревая, ткала, сидя дома. Она как раз приказала своим пышноволосым служанкам приготовить теплую воду, чтобы Гектор мог, вернувшись с битвы домой, омыться.
Подобно менаде, ринулась она к стенам, а с ней и служанки. Увидев обесчещенное тело своего мужа позади коней Ахиллеса, она сбросила с себя все украшения, а также покрывало, подаренное ей Афродитой в тот день, когда Гектор увез ее из родительского дома. Потеряв сознание, она повалилась на землю. Вокруг нее стояли другие невестки царя Приама. Придя в себя, она зарыдала, говоря:
— Гектор, горе мое, ибо родились мы оба для одинаковой судьбы: ты — в Трое, во дворце Приама, я же — в Фивах, на склонах лесистого Плака, в доме царя Ээтиона, который растил меня с самого детства, но лишь для горя и скорбной судьбы. О, лучше бы мне совсем не родиться! Ныне ты спускаешься под землю, в обиталище Гадеса, а меня оставляешь здесь в неутешном горе, вдовою в нашем доме. А мальчик, сын наш, совсем еще мал. Ты уже не станешь с ним рядом, не будете вы радоваться друг на друга. Если сын твой и переживет разрушения ахейцев, вызвавшие столько слез, то и тогда лишь горе и страдания его ожидают, ибо земли его будут запаханы другим хозяином. Дни сиротства лишают ребенка товарищей, совсем безвестна судьба его, лицо его залито слезами. Бродя, приходит он, бедняжка, к друзьям отца его, касается одежды то одного, то другого. Может быть, кто-нибудь сжалится над ним и протянет ненадолго кубок. Губы он еще может смочить вином, но до нёба оно не дойдет. Какой-нибудь богач прогонит мальчика с пира, руку подняв на него и бранью осыпав: «Ступай, твой отец не пирует меж нас!» В слезах он придет к своей матери-вдове. Астианакт, который раньше на коленях дорогого отца съедал лучший кусок, мозг из костей, жир и сало баранье…
Так жаловалась Андромаха, оплакивая своего мужа, и с нею плакали женщины.
От слез мирмидонян увлажнился песок, от слез их намокли даже доспехи, пока они во главе с Ахиллесом оплакивали Патрокла. Когда же ночью прилег Ахиллес отдохнуть на открытом воздухе на берегу моря, то, едва он уснул, явилась перед ним душа Патрокла: тот же рост, прекрасные глаза, похожие на глаза Патрокла, та же одежда, что носил он в жизни. Стала душа Патрокла над головой Ахиллеса и сказала ему:
— Заснул ты, Ахиллес, и не думаешь обо мне. Обо мне живом думал ты больше, чем ныне о мертвом. Скорей похорони меня, чтобы смог я пройти чрез врата Гадеса. Ныне отогнали меня от себя души, тени умерших, не разрешив перейти мне через реку, чтобы смешаться с ними. Так и брожу я бесцельно около огромных ворот чертогов Аида. Ведь и тебе судьбой суждено погибнуть под Троей, так пусть положат наши кости рядом. Как рядом росли мы в вашем дворце, так пусть и кости наши хранит одна золотая урна.
Ахиллес протянул к нему руки, желая обнять, но не смог этого сделать. Душа Патрокла, словно дым, ушла под землю. Со стоном, пораженный, проснулся Ахиллес и всплеснул руками:
— Так, значит, в царстве Гадеса обитают души и призраки, но нет в них жизни! Ведь целую ночь душа бедного Патрокла, дивно похожая на него самого, стояла надо мной, плакала, жаловалась и давала распоряжения.
Так он сказал, и все принялись плакать. Так их и застала Заря, розоперстая Эос. Агамемнон же в это время послал людей с мулами в лес за деревьями. Возвратившись с горы Иды, они сложили из деревьев холм и подняли на него тело Патрокла. Затем зарезали множество овец и быков. Срезав с них жир, Ахиллес обложил им тело Патрокла. Ободранных животных уложили вокруг. К смертному ложу Ахиллес прислонил сосуды, полные меда и масла. Четырех крепковыйных коней обезглавил Ахиллес и двух псов из девяти своих любимых и бросил на костер. Убил он также двенадцать троянских юношей и возложил их на костер. Затем Ахиллес, зарыдав, стал по имени звать своего товарища:
— Прими мое приветствие, Патрокл, находясь в жилище Гадеса, и возрадуйся, ибо я все исполнил, как тебе обещал. Вместе с тобой двенадцать достойных юношей — сыновей троянских героев — пожрет огонь, а Гектора я отдаю не огню на съеденье, а собакам.
Так грозил Ахиллес, но Гектора не коснулись собаки, ибо дочь Зевса, Афродита, днем и ночью не подпускала их к нему. Она умастила его амброзийным розовым маслом, чтобы не было повреждений после того, как Ахиллес тащил его привязанным к колеснице. А Феб-Аполлон опустил на землю черную тучу туда, где лежало тело Гектора, чтобы защитить его от лучей солнца.
Костер с телом Патрокла не загорался. Тогда Ахиллес обратился с молитвой к Борею — северному ветру, а также к Зефиру, ветру с запада, обещав вознести им жертву, если они раздуют костер. Примчались с божественным шумом два ветра, быстро достигли они Трои, упали на костер, и тотчас же начал трещать огонь. Целую ночь эти ветры поддерживали огонь своим дуновением, а Ахиллес целую ночь черпал вино из золотой чаши, лил его на землю, призывая душу бедного Патрокла. Как отец, оплакивающий сына, рыдал Ахиллес, сжигая кости своего боевого товарища, горькие лил он слезы, медленно обходя костер.
Утром залили костер вином, собрали в золотой сосуд прах Патрокла, над прахом его насыпали небольшой холм, чтобы потом, после смерти Ахиллеса, оставшиеся в живых греки воздвигли над ними обоими высокий и широкий могильный курган.
Затем Ахиллес устроил состязания в память Патрокла и наградил победителей роскошными дарами. После гонок на колесницах, кулачного боя, борьбы, состязания в беге, фехтования, метания диска и стрельбы в цель из лука наступил черед метания копья. Тут появился Агамемнон, и Ахиллес, прежде чем началось состязание, вручил первую награду Агамемнону:
— Атрид, все мы знаем, что ты самый первый.
По окончании состязаний разошлись греки, каждый в свой шатер. Был уже вечер, они поужинали и отошли ко сну. Но к Ахиллесу не приходил всеобъемлющий сон. Всю ночь он думал о Патрокле, ворочаясь на ложе. Затем он поднялся и стал бродить по берегу моря. На рассвете же запряг лошадей, снова привязал Гектора к колеснице и трижды потащил его вокруг могилы Патрокла. Затем прилег в своем шатре, оставив тело Гектора в пыли. Но Аполлон охранял его тело, не допуская каких-либо повреждений: он держал над телом золотую эгиду. Остальные боги также сожалели о Гекторе, видя, как Ахиллес
