где сложены ящики и очесы. Какой тут сон, если работа начинается с шести утра? Андонис попытался убедить Евтихиса, что им необходимо снять на паях контору.
— Ишь, как размахнулся, — сказал Евтихис.
И Андонису пришлось ему объяснить, какую огромную роль играет внешняя сторона любого дела.
— Кто сюда ни придет, сразу увидит, что у нас грошовое предприятие. Когда мы обзаведемся конторой, то закажем настоящие бланки. Вот, например, пойду я на фабрику, а там… Мы будем иметь дело с важными господами, где ты их примешь, в прачечной?
Евтихис колебался, но рано или поздно он, безусловно, сдастся.
Лихорадочная деятельность по душе Евтихису. Он с наслаждением входит в мир новых вещей и понятий, спешит все сразу познать, но подчас растерянно смотрит по сторонам, с трудом веря, что заработала его собственная мастерская. Он во все сует нос, всюду поспевает, трудится до седьмого пота и частенько разражается бранью, заглушая гул ткацких станков. Когда он ругается, голос у него становится истошным, и однажды, подойдя к нему, Иорданис сказал: «Что ты разоряешься, как уличный торговец!.. Опомнись, ты же теперь хозяин». И с тех пор Евтихис присмирел. Он с достоинством расхаживает между машинами, дает различные указания, а иной раз наставляет мастеров, как работать проворней, — небось, не надорвутся, приложив побольше стараний. Но он тотчас вспоминает предостережение Андониса не наседать слишком на рабочих, потому что при чрезмерном увеличении производительности быстрей изнашивается оборудование и получается брак. Поэтому он тут же добавляет: «Я, конечно, не хочу, чтобы ты выбивался из сил, а вообще-то тебе самому видней…»
— Трудно быть хозяином, — сказал он однажды вечером Мэри, надеясь, что за свои подвиги он получит в награду слова восхищения, ласку или хотя бы улыбку.
Но Мэри только спросила, когда же наконец она сможет купить себе летнее платьице.
— Такая роскошь нам пока еще не по карману, — резко ответил он.
И Мэри тут же припомнила ему, что о ней он нисколько не думает, а вот для этой — как ее? — Эльпиды побежал сегодня утром за кружкой воды, как только ему показалось, что ей хочется пить.
— Ишь, куда загнула… я же плачу ей, чтобы она приносила мне больше прибыли.
Но он, должно быть, действительно проявляет слишком большой интерес к Эльпиде, потому что позавчера мать сделала ему замечание: «Не заглядывайся на девчонку, не забывайся…» Чего им надо? Он, как и всем, платит Эльпиде жалованье, и ради этого заработка она и находится здесь. Эльпида быстро освоила ремесло и, по словам самой тетушки Стаматины, болеет за дело. Евтихис со стороны наблюдает, как разговаривает с ней Фанис и проявляет ли Эльпида к нему интерес. Пока что Фанис тщательно ухаживает за своим станком, уходит позже, чем она, и поэтому Евтихис спокоен. Позавчера в полдень волосы у Эльпиды слиплись от пота, но она казалась очень красивой. Лицо ее неизвестно почему светилось безмятежной радостью. Евтихис попытался понять, что с ней происходит, но ему помешала жена, позвав его обедать. Сначала он решил, что они с Мэри будут есть во дворе вместе с рабочими, но потом передумал. Лучше в комнате. И даже при закрытой двери. «Иначе будет похоже на панибратство; здесь же люди на работе, а не на прогулке…» — сказал он, и Мэри с ним согласилась.
Хорошо, что рабочие ладят между собой и поглощены целиком делом. В самом начале Евтихис сказал им: «Здесь будем мы добывать свой хлеб…» А когда запустили машины, он не выдержал: на глазах у него выступили слезы, и он поспешил скрыться в прачечную. Он плакал, как малое дитя, и сердце его стучало так громко, что он прижимал руки к груди, чтобы оно не выскочило. Через некоторое время, когда ему крикнули, что пришла машина с пряжей и нужно подписать накладные, он умылся и вышел из прачечной с припухшими глазами.
Знаменательным был и тот день, когда рабочим выдавали первую получку. Андонис сел за столик, пересчитал деньги, разложил ведомости. Он выплатил каждому жалованье с точностью до копейки, как это определялось условиями договора, и удержал, сколько положено. Хотя он и понимал, что это торжественный момент, он старался вести себя как можно проще, словно занимался обычной текущей работой. Евтихис, очень взволнованный, стоял рядом с ним и похлопывал по спине каждого, кто получал деньги. Тетушка Стаматина расцеловала Евтихиса, Эльпида его поблагодарила, Иорданис пожелал ему всего хорошего, а Фанис, заглядывая в глаза, пожал руку. Евтихис с трудом сдерживался, чтобы опять не расплакаться и не стать всеобщим посмешищем. Когда последний рабочий получил деньги, он подошел поближе к столу, уверенный, что и ему дадут жалованье, но Андонис разочаровал его:
— Тебе же причитается часть прибыли, ты хозяин…
Хотя Евтихису это не очень понравилось, он громко засмеялся, обращая все в шутку.
— А я разве не работаю здесь? — жалобно спросил он.
Андонис, словно назло ему, провел красную черту в ведомости и закрыл кассу.
— Все оставшиеся деньги твои, забирай их, но только жалованья не жди.
Евтихис недовольно почесал подбородок и буркнул Мэри, чтобы она забыла и думать о новом платье.
— Мы, деточка, можем рассчитывать только на прибыль, нет у нас ни гроша… — Но вдруг он вспомнил, что, занятый мыслями о собственном жалованье, не проследил, ушел Фанис один или вместе с Эльпидой. Получка — это великолепный предлог поболтать и прогуляться до Петралона. Встревоженный, он вышел на улицу, но их и след простыл…
Через несколько дней мастерская сдала первую продукцию. Правда, одеяла получились немного узкие и кривоватые. Андонис и Евтихис обменялись мнениями, обсудили, почему получился брак, и, подумав, пришли к выводу, что эти недочеты при первых шагах неизбежны. Андонису благодаря его изворотливости, напористости, а главное, взятке удалось сдать одеяла. На рассвете он отправился на склад, где происходил прием товара, завязал дружбу с нужными людьми, угостил их и ловко подсунул одеяла, забракованные накануне.
Таким образом, остаток оказался не так велик, и его решили сбыть вместе с новой партией. Испугавшись, как бы у них не залежался бракованный товар, Евтихис предложил спустить все с рук на улице Эолу. «Редкий случай! Распродажа! Спешите, люди…» Андонис не сумел переубедить его в абсурдности подобных действий, но сделал ему внушение и строго-настрого запретил это делать. Два одеяла Евтихис оставил себе. «Пусть погреются наши косточки, зимой мы не знали, куда деваться от холода». Он унес их, прижимая к груди, а на ночь укрылся ими, хотя стояло лето. Заказ они получили при посредничестве Тодороса: его передала им одна фабрика, взявшая
