на себя обязательство сдать продукцию в жесткие сроки. Поэтому они не особенно заботились о качестве. Как только сдали одеяла, Евтихис потребовал, чтобы Андонис немедленно подсчитал прибыль, но тот опять стал чинить ему препятствия — можно было подумать, что все это он делает не без злого умысла. «Производство — это сложный процесс…» Другой отговоркой Андониса было то, что фабрика, снабдившая их заказом, выплатит им половину стоимости пряжей, а остальное — лишь через три месяца наличными.
Тодорос во многом помог им. После смерти судьи Евтихис долго оправдывался перед ним. Сначала Тодорос отругал его и прогнал. Потом Евтихис поплакался, жаль, мол, пропадать из-за глупой случайности; если бы он знал, что покойный так докучал ему, он не преминул бы поговорить с ним начистоту. При одном из объяснений присутствовал и Андонис; он робко посоветовал Тодоросу забыть все обиды — ведь судьи уже не было в живых.
— Я знал когда-то его сына и думал, что смогу как-нибудь помочь ему, — сказал Андонис.
— Может, ты хочешь, чтобы я передал тебе прямо в руки живого Ангелоса? — воскликнул Евтихис. — Говори, хочешь, чтоб я это сделал?
Тодорос молчал. При следующей встрече Евтихис подписал, не прочитав, документы и получил наконец деньги под залог машин. Андонис был вне себя, бранился и растолковывал Евтихису всю опасность такого соглашения. Тодорос ходил теперь свободно повсюду, он уже не боялся, что появится судья и спросит его вежливо, с невозмутимым спокойствием, как он, посоветовавшись со своей совестью, решил вопрос об ответственности… Но такие разговоры на тему о совести не способствуют успеху коммерции, и теперь уже никто о них не вспоминает. Тодорос потребовал, чтобы Грипакиса не принимали на работу, потому что тот, мол, будет зачинщиком всяких беспорядков в мастерской. А Грипакис, человек смышленый, правильно понял, что означали слова: «Ты непременно понадобишься позже, когда расширится дело». Грипакис попрощался и ушел. Через несколько дней он появился во дворе, но постучал в дверь Измини. В первый момент она удивилась, но вскоре вместе с Грипакисом ушла куда-то. Все решили, что они отправились на свидание с Ангелосом.
Как только смолкает гул машин и нарушается привычный ритм трудового дня, обессиленный Евтихис не знает, куда себя девать. Работа тяжелая, и приходится с утра до вечера неусыпно наблюдать за всем. Однажды он позвал Мэри и велел ей вымыть в цехе пол.
— Поручи работнице… — сказала Мэри, имея в виду Эльпиду.
Евтихис рассвирепел:
— С завтрашнего дня ты будешь помогать у станка. Поработаешь, наберешься немного ума. А то, я вижу, ты вообразила, что сделалась женой фабриканта.
Мэри молча принялась за дело, а Евтихис продолжал распекать ее:
— Когда человек полный невежда, он старается хоть чему-нибудь научиться. Твоя темнота тебя не красит. Все в лепешку расшибаются, а выучиваются ремеслу… Если ты ничтожество, то не имеешь права требовать к себе уважения… Поняла?
Внезапно Евтихис перестал ворчать. В дверях показался отец Мэри. Жалкий и растерянный, он переступил порог и робко приблизился к ним.
— Не ошибся ли ты дверью? — с издевкой спросил Евтихис.
Мэри остановилась посреди цеха, босая, с шайкой и веником в руках.
А старик слабым, дрожащим голосом завел длинную сказку о том, что пришло время платить проценты за деньги, одолженные им к свадьбе…
— Вы, детки, уж помогите мне… — скулил он, пытаясь их разжалобить.
Скрестив руки на груди, Евтихис невозмутимо слушал его. Когда старик замолчал, Евтихис повернулся к Мэри и приказал:
— Ответь ему ты.
Мэри смутилась, она поняла, что от ее слов будет зависеть многое. Старик не переставал скулить, и Евтихис потерял терпение.
— Прекрати, будет так, как скажет твоя дочь… Говори, Мэри.
Отец обратил к ней умоляющий взгляд.
— Уходи! — закричала на него Мэри. Евтихис самодовольно усмехнулся. — Чего ты тут забыл? — продолжала она. — Не видишь, мы заняты.
Старик напомнил, что он дал им деньги и теперь просит лишь о небольшой помощи.
— Если бы нам пришлось платить проценты, мы нашли бы, где взять, — сказала Мэри.
Евтихис даже растерялся: жена его слишком быстро постигла приемы коммерции.
— Она права, — заметил он тестю.
Старик готов был броситься им в ноги.
— Меня посадят в тюрьму, — прошептал он в отчаянии.
— Туда тебе и дорога, — бросила ему в лицо Мэри.
Старик с трудом доплелся до двери и молча вышел. Евтихис покатился со смеху.
— Так ему, бедняге, и надо! Жалок-то как твой папаша! Плакался, плакался! — А потом весело добавил: — Брось мыть пол, крошка, одевайся и пойдем погуляем. Ну и востра же ты! Сегодня будем пировать до зари…
Каждый день после обеда Измини поливает цветы и сидит на винтовой лестнице около своей двери. Часы идут, а она не покидает своего поста и ни с кем не вступает в разговор. Смотрит, кто входит во двор, наблюдает за незнакомыми людьми и настораживается при каждом скрипе ворот. Не раз Евтихис спрашивал ее, плутовато подмигивая: «Как поживает твой герой? Ну, и упрямец же он! Бросил он тебя, что ли?» Или: «Что сидишь одна? Свидание сорвалось?» Измини, конечно, не отвечает и пытается скрыть свое смятение.
Последнее время, увидев Измини, все тотчас вспоминают Ангелоса. Точно он живет где-то здесь, точно он никогда не отсутствовал, раз так внезапно появился в самый разгар скандала. Как не побоялся он встретиться с тем толстяком? Но такие герои, как Ангелос, ничего не боятся — всю жизнь смотрят они в глаза смерти. Он отмечен особой печатью, ведь он знает, что его подстерегает смерть, предназначенная ему судьбой. А вот у Измини хватает мужества столько лет любить приговоренного к казни парня! То, что она его любит, не так уж удивительно: все его любят, но она ждет его! И, сидя на винтовой лестнице, она думает, конечно, о нем. Ну, что ей скажешь? Для разговора с ней нужны особые слова, раз и она, как видно, не боится смерти. Зачем ей цветы?
После окончания смены рабочие здороваются с ней, если она сидит на лестнице. Вот и еще один день кончается.
Последнее время она очень устает, ее донимают заботы и беспрестанная тревога. Как быть ей спокойной, когда она знает, что Ангелос, запертый наверху в чулане, в полной зависимости от нее? «Теперь ему без меня не обойтись, его жизнь в моих руках», — думает она и холодеет при мысли, как бы ее оплошность, малейшая ошибка не навлекла на него страшную беду. Все ей приходится делать самой, ведь окружающие уверены, что ничего не изменилось в ее жизни. Вернувшись в полдень, она с первого
