— Белый вам к лицу, миледи. Обычно на темных эльфийках белые одежды выглядят как саван. Именно в них нас хоронили в древности.
Тара задумалась так глубоко, что полностью утратила связь с реальностью. Тихий голос со стороны оливковых деревьев заставил ее вскрикнуть от испуга. Она вскочила, но стоявшая чуть поодаль женщина в длинном черном плаще сделала ей успокаивающий жест, а потом опустила на плечи широкий капюшон. Коротко остриженные черные кудри подчеркивали белизну лица — казалось, что ее кожа светится изнутри. Глаза у незнакомки были янтарными. В последний раз Тара видела такие давным-давно, еще в клане. У некоторых темных эльфов благородных кровей. И тут ее осенило. Мысль показалась настолько дикой, что слова слетели с языка не сразу, а спустя минуту.
— Леди Эоланта?..
Женщина улыбнулась и шагнула вперед, оказавшись в пятне яркого света фонаря. Она была на полголовы выше Тары, но казалась хрупкой, как нежная райская птичка.
— Я не услышала вашего имени.
— Тара. Меня зовут Тара. — Эльфийка судорожно выдохнула и провела языком по пересохшим губам. — Так… вы живы?
— Если вы задаете этот вопрос леди Эоланте Нойман, то ответ «нет».
— Не понимаю. Но вы же… — Тара помотала головой. — Ливий постоянно думает о вас. Он до сих пор вас любит. Вы не можете так с ним поступить!
Брови Эоланты едва заметно приподнялись.
— Ливий, — повторила она задумчиво. — Вы упомянули о нем, но не сказали ни слова о моем брате.
— Ваш брат здесь. Он приехал в Алжир.
— Я знаю. — На ее губах появилась холодная улыбка. — И что? Он тоже думает обо мне и до сих пор любит?
— Мы не общались, — растерялась Тара.
— Не думаю, что вы много потеряли. — Она помолчала, пристально изучая лицо собеседницы. — Значит, он вернулся. После всего, что случилось, он все же приехал сюда. Я была уверена, что он не может разочаровать меня сильнее, но Сезар любит преподносить сюрпризы.
Эльфийка приблизилась к Эоланте, остановившись на расстоянии вытянутой руки.
— Не могу взять в толк, о чем вы говорите.
— Может, и не стоит. Может, вам лучше прямо сейчас выйти за эти ворота, отправиться на вокзал, взять билет на первый поезд и уехать, куда глаза глядят. Так, как когда-то сделала я, без сожаления оставив все. Мужчин, которые клялись защищать меня, а потом отправили в тюрьму моего жениха. Брата, который оказался предателем и ради своих целей был готов поставить на кон жизнь собственной сестры. Думаете, он и вправду искал меня, узнав, что я оказалась у работорговцев? — Она горько рассмеялась. — На мое счастье, кое-кто из них близко знал Ливия, и это меня спасло. На защиту я не надеялась. Я давно повзрослела и знаю, что в этом мире выживает лишь тот, кто умеет постоять за себя. Эта история преподнесла мне бесценный урок. Я его никогда не забуду. — Эоланта взяла Тару за руку. — Заклинаю вас всеми богами, миледи: уезжайте. Оставьте мужчинам их игры. А в этой игре победителей не будет.
— Я не могу уехать, — ответила вконец запутавшаяся Тара. — Мне нужно…
— Вы ничего не поняли, да? Я не могу вас винить. С таким же успехом я воевала бы с собственным отражением в зеркале. Если не можете уехать, держите наготове ваш нож. Надеюсь, вы умеете с ним обращаться.
— Я тоже на это надеюсь, — без особой уверенности отозвалась эльфийка.
Эоланта отпустила ее пальцы и спрятала руки в широких рукавах плаща. В янтарных глазах женщины появилась печаль.
— Я хочу, чтобы вы кое-что передали Ливию, — сказала она.
— Вы можете его дождаться. Рано или поздно он приедет сюда.
— Не могу, миледи. Когда он узнает обо всем, то вряд ли согласился со мной говорить.
— Дело в вашем брате? Вы думаете, он решит, что вы заодно? Что вы организовали это вместе?
— Что бы он ни решил, для меня в его жизни места больше нет. И я вряд ли смогу начать все с начала, сделав вид, что ничего не произошло. Просто передайте ему, что я люблю его. И продолжу любить всегда. Даже если встречу другого мужчину и выйду замуж. Мы ссорились, причиняли друг другу боль, пусть и не намеренно, но те чувства, которые я испытывала к нему, были сильнее всех ссор и всей боли. Я желаю вам полюбить так же сильно. И пусть у вашей истории будет счастливый финал. — Она склонила голову, прощаясь. — Мне пора, миледи. Пусть первые боги хранят вас, куда бы вы ни повернули.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Глава семнадцатая (2). Настоящее. Рамон
На востоке Рамон Эверетт в последний раз гостил много лет назад и не испытывал желания оставаться тут надолго. Дело было не в людях и темных существах — они ему нравились, несмотря на чуждый европейцу менталитет, чрезмерную открытость и стремление закормить любого до смерти. Не в политических сложностях, клубок которых с каждым годом становился все прочнее и безнадежнее. Рамон ненавидел здешнюю жару. А на востоке, что бы там ни говорил Ливий, начинавший страдать, когда температура опускалась ниже плюс пятнадцати градусов по Цельсию, жара была невыносимой. Особенно в Алжире, где близость моря усугубляла положение. По вечерам Халиф выходил к ужину в легком свитере, а его гость изнывал от духоты в легких брюках и рубашке с коротким рукавом. Треверберг — другое дело. Относительно прохладное лето (если не учитывать июль), снежная зима. Осень и весна, все, как полагается. На востоке не было ни осени, ни весны. Только девять месяцев адского пекла и три месяца дождя. Одно слово — пустыня.
— Вроде мы планировали обыскать все дома в этом районе, — заговорил Рамон.
— Планы изменились, — коротко ответил Ливий.
Он ехал в направлении центра города, время от времени бросая взгляд в зеркало заднего вида. Дорога была пуста.
— Как ты думаешь, кто прикончил Насира?
— Понятия не имею, — пожал плечами Халиф. — Но этот кто-то решил, что пора приступать к активным действиям. И я не против.
— Так куда мы едем?
— В гости к человеку, у которого могут быть ответы. Остальные либо вне досягаемости, либо уже в могиле. К Валентину.
Рамон кивнул и, отвернувшись, принялся созерцать городской пейзаж. Он успел тысячу раз пожалеть о том, что приехал сюда лично, не ограничившись телефонным разговором. Еще при первом знакомстве с Ливием Хиббинсом он понял, что этот парень невероятно талантлив как минимум в двух вещах. В умении подобрать нужные слова и найти ключик к любому собеседнику и в умении буквально из ничего раскручивать проблемы вселенского масштаба.
В тюрьме, где богам было угодно свести их пути, Халиф пользовался уважением и имел репутацию миротворца. С помощью дьявольского чутья он улавливал подлинную суть конфликта, даже если об этом не говорили вслух, и разрешал его с выгодой для обеих сторон. То же самое он сделал и в тот день, когда впервые встретил Рамона Эверетта. Пятнадцать минут вежливого разговора без рукоприкладства и взаимных оскорблений — и вопрос был закрыт, хотя старший тюремный авторитет мог бы дать пинка наглому заключенному.
Увидев Ливия в посольстве через несколько лет после памятной встречи, Рамон опешил: такой перемены в облике бывшего приятеля по несчастью он не ожидал. Оборванец из соседней камеры исчез, уступив место интеллигентному джентльмену с аккуратной стрижкой и тонкими щегольскими усиками. Халиф вежливо улыбался, держа в руке бокал с шампанским, и беседовал с французским дипломатом на таком идеальном английском, что и королева Британии позавидовала бы. Должно быть, долго тренировал произношение. Даже мимика у него была по-английски сдержанной — почти отсутствовала.
«Не представите нас?», — попросил французский дипломат, заметив Рамона. «О, конечно, — кивнул Ливий. — Владимир Ковалев, мой близкий друг и коллега». «Вы тоже занимаетесь международными отношениями? — поднял бровь дипломат. — Простите, но ваше лицо не кажется мне знакомым…». «Мы деловые партнеры, — уточнил Халиф, понизив голос. — У нас общий бизнес». «Правда? — заинтересовался дипломат. — Очень нетипично для европейцев! Такое ожидаешь услышать от американцев, но не от вас». «Мы работаем с ювелирами-евреями. Помогаем им наладить производство, объединяем семьи. Талантливые мастера в пятом, а то и в шестом поколении. Они оживают и вновь обретают смысл существования».
