третьем. Роману всё время казалось, что вся их жизнь, ставшая в
последнее время ещё более неуютной, хрупка и ненадёжна. Демидовне, бывшей хозяйке дома,
Роман обещал вернуться уже после месяца отработки на заводе, но закончился один такой срок,
потом второй и третий. В пёструю ленту снов Романа в это время постоянно вклинивался один
неподвижный кадр: дом, придавленный снежной шапкой. Сам этот кадр неподвижен, но внутри его
происходит действие: постепенно оседает снег на крыше, свисают длинные сосульки, потом
сосульки истаивают, снег исчезает, местами просто соскользнув по волнистому шиферу большими
водянистыми кусками. Роману казалось, что он и впрямь чувствует свой дом на расстоянии,
надеясь, что, может быть, хотя бы эта духовная связь, за неимением другого способа, как-то
оберегает его. Однако чувствовал он и другое: чем больше оттягивался срок отъезда, тем сильнее
утончалась ниточка, на которой висела их разбалансированная жизнь. Но и это ещё не всё, потому
что вся эта хрупкая конструкция будущего, скреплённая ниточкой, висела уж просто на паутинке, на
том, что Голубика почему-то так и не ехала в Пылёвку. А ведь бесконечно эта ситуация
продолжаться не могла.
С поезда они пришли ночью. Ночь была тёмной хоть глаз выколи. Хорошо ещё, что по
соседству – промтоварный магазин (избушка с голой лампочкой над крыльцом), и свой дом они
всё-таки отыскали. Измотанные почти слепыми поисками с тяжёлыми чемоданами в руках, они
заснули мгновенно, уже не способные на какие-либо впечатления.
Всё, что находится за плотными ставнями дома, Нина знает лишь по рассказам и схемам
Романа, Роман же помнит таким, каким видел зимой. И вот теперь им предстоит подняться, выйти
на крыльцо и увидеть в самом искреннем летнем виде блеск воды, стекшей со скользких ледников,
зелень кедров и елей, стоящих перед самым домом, и само священное море – Байкал – за
стволами деревьев.
Не понятно только, почему им так зябко летом: чего ж это они мёрзнут вдвоём, да ещё под
таким ворохом тряпья? Может быть, это от стылости необжитого дома? Что ж, теперь-то они его
обживут. В просторном трёхтонном контейнере следом за ними придут стол, три стула, книги,
одежда. Всё остальное, необходимое для жизни, они приобретут здесь. Конечно, сделать это будет
нелегко, зато они сразу заведут всё по-новому и так, как хотят. Собственно, пока что у них здесь
даже не сама жизнь, а лишь пространство для неё, но пустота эта столь вдохновляюща, что обоих
просто распирает ощущением необыкновенного жизненного подъёма.
Перво-наперво надо соорудить полати. Роман задумал их ещё в городе, рисуя Смугляне план
дома. Полати вполне уместятся в узком пространстве спаленки, между стеной и перегородкой с
кухней. В рюкзаке Романа топор без топорища, молоток, стамеска, рубанок, на десять раз
наточенная ножовка. Конечно, всё это можно было бы купить и на месте, но как в предвкушении
отъезда и перспективы самостоятельного хозяйствования можно было не заходить в
хозяйственные магазины и ничего там не покупать?
Итак, три дня у них уйдёт на первое, оперативное обустройство, а потом – в Пылёвку за Юркой.
Смугляна тепло и уютно зевает под мышкой. Оказывается, и она уже не спит, а лежит,
прислушиваясь. А вот тишина здесь сейчас не такая, как зимой – теперь в неё вплетается шум
162
горной реки.
– А чего это мы с тобой лежим? – отчего-то шепчет Роман. – Ты хотя бы примерно
представляешь, что увидишь сейчас с крыльца?
– Наверное, такую же ограду, как и у Текусы Егоровны, – с удовольствием подыгрывает Нина, –
а если пройду немного по переулку, то выйду на улицу и увижу светофор и машины.
– Я так и знал, что угадаешь, – со смехом ещё крепче прижимая её к себе, говорит Роман.
– А ведь я даже волнуюсь, – тихо признаётся она.
Роман поднимается первым, обнаруживая то достоинство сна на жёстком, что сутулым от него
не станешь. В позвоночнике застыла такая больная прямота, которую для начала нужно
разломать. Пока Смугляна, неудобно сидя на полу, натягивает колготки, Роман разминается
наклонами в разные стороны.
– Мы должны выйти вместе, – просит Нина. – Я хочу увидеть всё одновременно с тобой.
Они распахивают дверь в сени, и шум реки становится ярче. Выходят на крыльцо и слепнут от
солнечного дня, от блеска речки, сияющий чистой, холодной голубизной за стволами елей и
кедров. Голубоваты здесь и высоченные лесистые горы, а две, должно быть, самые мудрые
непоколебимые вершины, блестят снежными шапками. Конечно, природа красива и во многих
прочих местах, но тут она прекрасна без всяких оговорок. Земля, небо, вода, зелень, голубизна,
звуки, свет, тень, – всё тут именно такое, каким должно быть изначально, истинно, эталонно. Лишь
только натуральное и естественное может быть таким щедрым, мощным, непреклонно-
побеждающим.
– Боже ж ты мой! – тихо и осторожно, словно опасаясь спугнуть эти монументальные миражи,
произносит Нина. – Так вот куда мы приехали! Что ж ты раньше-то не сказал?! Неужели всё это
настоящее? И что же, вот здесь мы и будем жить?! И всё это так и останется?
Кажется, Смугляна ошарашена настолько, что хочет даже притронуться к белым, словно
нарисованным вершинам.
Роман тоже заворожён, но волнение ему сейчас излишне. Не стоит утяжелять конструкцию
реальности, висящей на паутинке. Паутинка оборвётся, и вся жизнь полетит в тартарары. Что ж,
если эта красота уже есть, то никуда не исчезнет. Он насладиться ею после, когда вернётся с
Юркой, когда душа совсем успокоится. Для любования видами ему, кстати, хватит потом и
перерывов между делами… И потому в то время как взор Смугляны блуждает по горам и зелени,
взгляд Романа смещается в личные владения: на сруб с пока ещё неясным предназначением, на
дровяник под обширным навесом, где затаился колодец, на огород, заросший по заборам малиной,
а по остальной территории – осотом. Этот зловредный сорняк, вымахавший почти в человеческий
рост, сочен и зелен до восхитительности.
– Вот чёрт! – с досадой говорит Роман, стукнув кулаком по перилам. – Вон там, возле сарая,
были отличные доски. Стащил какой-то паразит!
– Ну и что, – завороженно произносит Смугляна, витая где-то над огородом, – зато здесь так
замечательно…
– Как это «ну и что?!» Я же хотел из них полати сколотить… А теперь придётся из горбыля
подгонять. Горбыль-то хоть остался? Там за срубом должен быть…
Роман шагает сразу через все четыре ступеньки крылечка и отправляется в огород.
– А что такое горбыль? – спрашивает Нина вслед.
– Что? – оглянувшись, переспрашивает Роман.
– Я спрашиваю, что такое горбыль?
– Горбыль да горбыль… Это такие доски односторонние, полукруглые с одной стороны, ну,
вроде как
