и впрямь не оправдывает всех их надежд, кажется каким-то недоразумением.
Половину хрустящей булки съедают дорогой всухомятку. А дома, «придавив» хлеб килькой в
томатном соусе, принимаются за чистку клубники. «А, ерунда, – думает Роман о магазинах, чуть
повеселевший даже и от кильки, – другие-то здесь живут. Просто они уже приспособлены – у всех
хозяйство, огороды. Приспособимся и мы».
Осот поддаётся плохо, захватывать его надо чуть ли не за самое начало корня в земле, иначе
он обрывается. Жёсткие, колючие стебли напоминают о припасённых рукавицах-верхонках.
Рукавицы Роман отдаёт Смугляне, а ему надо браться за полати. Но вначале приходится
выстругать ножом и рубанком топорище из сухой берёзовой заготовки, на счастье, ещё в день
покупки дома обнаруженной на вышке.
Всё утро по дороге мимо их дома невысокий, приземистый мужик, по-воловьи напрягаясь, возит
на одноосной тележке тяжеленные брёвна. Забивая очередной гвоздь в полати в громко эхающем
пустом доме, Роман видит в окно, что этот мужик выжидательно наблюдает за ним, навалившись
грудью на штакетник. А, поймав взгляд Романа, тут же призывно машет рукой.
– Здорово, сосед, – приветствует он новосёла, остановившегося в открытых воротах, –
приехали, значит? Я уж тут за твой дом испереживался. Всю весну смотрю на трубу: не появится
ли дымок. Ну что, всё у вас нормально?
– Да вроде ничего, – отвечает Роман, помня о прерванном деле, о последнем, наполовину
заколоченном гвозде, – только вот доски куда-то исчезли…
– А, так это прежний хозяин на машине приезжал за ними.
– Ну понятно тогда.
– А я рядом живу. Меня Никитой Николаевичем зовут. По фамилии Захаров. Волоку сейчас
бревно да смеюсь над собой, говорю, ну точно как «Захар», может быть, помнишь, раньше был
такой грузовик? Тебя-то как зовут?
– Роман.
– Ну, будем знакомы. Столбы вот меняю, подгнили кое-где. Да ещё на новую баньку хочу
помаленьку леса натаскать. Оно хорошо бы сразу машину привезти, на берегу брёвен навалом, но
сам понимаешь: там государственная собственность. Ну, а за одно бревнышко у нас не
спрашивают. Вот и таскаю по одному. В общем, что я хотел посоветовать: если надумаешь столбы
менять, так подземную-то часть прогудронивай, а то завалятся – и оглянуться не успеешь. А осот
лучше скоси, – добавляет он, кивнув на огород, где ходит Смугляна в больших рукавицах на
тоненьких ручках. – Дёргать его замучишься. Правда, он скошенный-то вообще шубой поднимется,
но уж зато семян не даст. А дойдёт до семян, так и вам самим, и всем соседям покоя не будет.
Возьми литовку у меня да скоси…
– Спасибо за совет, – отвечает Роман, – за литовкой потом приду.
– А работать где думаешь? Не решил ещё? Армию когда отслужил?
– Да уже третий год, как дембельнулся.
– Ну, так иди к нам в зону…
– Разве тут есть зона?
166
– А вон, видишь за речкой забор с колючей проволокой, там зэки работают. Я сам-то – майор.
Заработок у нас ничего, да ещё прибавка ожидается. Поразмысли на досуге…
– Уже поразмыслил. Это не по мне.
– Понятно… Презираешь такую работу. Эх, в молодости-то я тоже разные мечты да цели имел, о
призвании думал. Хотел, чтобы Никитой Николаевичем называли, а теперь и навоз на тачке возить
буду, только бы платили. Сам понимаешь, семья, дети… Ну, не вышло из меня великого человека,
так и шут с ним.
– Не в том дело, – успокаивает его Роман, – у меня пока что дома дел невпроворот. Надо вон
ещё завалинки рассыпать да проверить: не мокрые ли стены, а то там, может быть, уже труха
одна.
– Вот это правильно, по-хозяйски. Тогда тебе нужно к алиментщикам на работу устраиваться.
– Как это – к алиментщикам? – с неловкостью разоблачённого спрашивает Роман.
– Да в пожарную часть, – усмехнувшись, поясняет сосед, – получают они там мало, алименты
платят небольшие, а в свободное время калымят, кто где.
– Вот и мне не мешало бы для начала где-то подкалымить.
– Так я могу на первое время одолжить, – предлагает Захар Николаевич новому, но, видно, уже
отчего-то приглянувшемуся соседу.
– Нет, занимать не в моих правилах, – говорит Роман, и сам удивляясь своему внезапному
правилу – собственный дом за спиной, почти наполовину купленный в тот же долг, просто
обязывает иметь кой-какие правила.
– Ну, дело твоё… А подкалымить можно в ОРСе. Моя супруга там бухгалтером. У них сейчас как
раз всё белят да красят. Ты, кстати, печки не кладёшь? Мне бы склал, так я бы заплатил. Тут как
раз такой момент, что все печники от дела отошли. Ковалёв спился, всё у магазина отирается,
осенью даже дом пропил. Где и зимовал, не знаю. А два других – уже полные развалины.
Вернувшись в дом, Роман задумывается. А ведь сосед-то подсказывает неплохой вариант:
отыскать бы кого-нибудь из этих печников – стариков и напроситься в ученики. Это было бы уже
ремеслом в руках. Потом бы и в срубе печку соорудил без всяких помощников.
Испытывая полати, Роман ложится на проструганную, пахнущую свежим деревом поверхность.
Однако лежать неудобно: горбыль, разный по ширине и толщине, прогибается по-разному, так что
края самых негнущихся досок врезаются в бока. Роман слышит шаги Нины на крыльце. Она входит
осторожно, дом ещё толком не освоен: и двери открываются непривычно, и любимого уголка, где
можно присесть, ещё нет.
– Ой, как хорошо ты придумал, – говорит она, заглянув в спаленку на мужа, картинно
демонстрирующего своё изделие.
Она садится на краешек его незатейливого, зато широкого, не в пример их узкой кровати,
сооружения, гладит Романа по голове. Ей вспоминается, как он и Виктор работали на крыше. Ах,
как умеют работать эти мужчины! Таких мужчин можно любить уже только за это. Роман и теперь
работает очень споро, у него выходит всё, за что бы он ни взялся. С минуту назад, находясь в
тишине и покое огорода, Смугляна, вдруг будто очнувшись, заново обнаружила себя после города,
после сессии, после нервотрёпки, связанной с переводом на заочное отделение, после уличной
пестроты людей, в этой зелёной точке пространства, из которой видны синие горы со снежными
шапками. А под руками – трава и клубника, от которой теперь почему-то зависит вся её жизнь.
Впрочем, нет, не от клубники, а от мужчины, на которого и вправду можно полностью положиться.
Ирэн, которую она уже привыкла постоянно бояться, куда-то отступила. Отступили, став
незначительными, собственные грехи и промахи. Теперь её жизнь только вот в этом человеке,
стучащем в доме молотком…
– Ты у меня настоящий мастер, – говорит она Роману, распластано лежащему сейчас на новых
полатях, – и мужчина что надо. Я тебя так люблю,
