несёт извещение тому человеку, которому оно принадлежит. Он просто
оставит бумажку на вахте, и всё. Хотя лучше, конечно, передать лично. Потеряется, мало ли что…
Что ж, пусть и тут всё подскажут сами события, воля своеобразного жизненного пасьянса. Он
оставит извещение на вахте, но лишь в том случае, если Смугляны не окажется в общежитии. Да,
он даёт ситуации своеобразную фору. И понятно почему. Потому что жизнь устроена, в общем-то,
совершенно паскудно, поскольку человек не приспособлен жить в ней в одиночку. Ему почему-то
требуется жить рядом с кем-то другим, принимать на себя ещё одну боль, ещё одно понимание
мира и тащить, собственно, двойной жизненный груз. Как будто своего мало. А кстати, странно всё
у него выходит: факт близости Нины с мужчиной принимается спокойно, а факт аборта не
проходит. А ведь беременность и аборт – это лишь дело случая, если факт близости уже принят.
Почему же именно аборт так сильно его угнетает? Но с другой стороны, а что, если у неё из-за
этого случая и впрямь не будет детей? Что ж, тогда им остаётся Юрка. Так что сейчас лучше бы им
не ссориться, а поскорее уехать в свой дом и забрать сына. Но почему она перестала приходить?
Вдруг она вообще уехала куда-нибудь? А вдруг у неё уже кто-то есть?
Сам не замечая того, Роман с медленного шага переходит на быстрый. Господи, да что же с ним
происходит? Он ведь просто несёт извещение… Неужели он уже определился? Хотя, конечно, если
рассудить трезво и непредвзято, то лучше бы её сейчас в общежитии не оказалось, как он и
загадал…
Нина в своём коричневом халатике выходит на его вызов тут же. Около вахты в дерматиновых
креслах начинается длительное, нудное, но вроде как новое выяснение отношений. Принять друг
друга без примирительной и какой-то мятой ссоры не выходит. Приходить на квартиру Смугляне
уже не даёт проснувшееся чувство собственного достоинства. Она бывала там до тех пор, пока
чувствовала себя виноватой, пока не обнаружила, что чаша её унижения стала перевешивать чашу
вины.
– Нам обоим нужно поумерить свой гонор, – говорит Роман. – Мы не должны жить по законам
твоих или моих родителей. Мы должны создать свой самостоятельный, третий вариант.
– А почему я должна отказаться от того, как живут мои родители? – угрюмо спрашивает Нина
(любые условия Романа кажутся ей сейчас обидными и унижающими). – Они что, по-твоему,
неправильно живут?
– Правильно, но если и я буду придерживаться лишь того, как живут мои родители, то мы снова
не добьёмся мира.
Домой они возвращаются вместе. Роман несёт чемоданы назад. Идут молча и всё ещё с
обидой. Странно, что обида остаётся и они несут её с собой. И лишь остановившись где-то на
полпути, чтобы передохнуть, чувствуют, что внутренний груз словно отпускает их, отваливается от
души тяжёлым пластом. А полное, правда, поначалу чуть холодноватое единение, они чувствуют
лишь поздно вечером, снова стиснутые своим узким ложем.
– Я боюсь тебя потерять, – задумчиво произносит Смугляна, улучив минуту за утренним чаем,
когда все обитатели дома солидарно знаками приветствуют её из-за спины Романа. – Теперь,
после всего пережитого, потерять тебя просто недопустимо. Мне трудно признаться, но ты прав:
мне надо поубавить свой гонор. Мне надо взглянуть на себя объективней…
– Что ж, если так, то тогда больше не надо слов, – ликуя в душе, останавливает её Роман. – Не
выговаривайся, не освобождайся от этих мыслей, оставь их в себе. А я хочу добавить ещё вот что.
Не давай никакого снисхождения себе. Ведь женщине всегда легче оправдаться. Если мужчина
идёт провожать чужую женщину, то он понимает, что это уже предательство. А женщина, которую
провожает чужой мужчина, легко оправдывается тем, что это, мол, не по её воле. Так вот знай, что
предательство и это. Я буду требовать, чтобы ты отсекала всё разом. За твоё чувство, так же, как и
за моё, мы отвечаем оба. И ещё – пусть это станет железным правилом – в моё отсутствие ни один
мужчина, будь он твой друг, знакомый или кто-то ещё, не имеет права переступать порога нашего
дома.
Пока, пожалуй, хватит и этих правил. Её настоящие чувства начнутся на Байкале, где,
оказавшись в непривычной обстановке, она будет вынуждена заново приживаться к нему. Вот
тогда-то он и поправит чуть-чуть её характер. На Байкале вообще изменится всё. Там будет свежий
воздух, деревенские продукты, новые отношения, новая жизнь. Эх, скорей бы уж…
Нина кажется ему сегодня невероятно красивой. А ведь она пережила за это время так много
мучительного. Больно даже представить, как сидела она в своём общежитии, ожидая его решения.
Он считал её какой-то чудовищной грешницей – а что тут особенного? Ну оступилась, ну
обманули… Да не грешница она, а святая. На себя посмотри… Она, потому и видится сегодня
чистой и красивой, что просто свяота…
161
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Первый день новой жизни
На тоненьком покрывале, под которым рёбрами слышно каждую половицу, долго не заспишься.
Первым, ещё очень рано, пошевеливается Роман, подгребая под мышку свою продрогшую теперь
уже законную, «прирегистрированную» жену и взглядом из сна окидывая пустоту собственного
дома, прошитую тонким лучиком света. Лучик стальным штрихом освещает раскрытые,
разворошенные чемоданы. Ночью, в темноте укладываясь спать, они на ощупь повытаскивали из
них всё теплое и теперь лежат среди тряпья, как цыгане на вокзале. По полу тянет острой сырой
прохладой: в доме помимо вывернутых лампочек выбиты все стекла, вплоть до нижних маленьких.
И если бы не плотные ставни, то, наверное, от холода они бы даже не заснули. Видимо, уже
весной их дом служил кому-то распивочной, свидетельством чему пустые бутылки вечного
«Агдама» и красные брызги на стенах от азартно влепленных маринованных помидоров. Но всё
это мелочи. Что стоило, например, тем весёлым гостям просто не потушить окурок? Однако ж,
слава Богу, потушили, и дом, слегка оскорблённый и обиженный, всё-таки дождался хозяев.
С отъездом долго не выходило, потому что Смугляне требовалось окончить курс в институте и
курс лечения в поликлинике (вряд ли можно было надеяться на хорошего врача-гинеколога где-то в
посёлке). Нина была слабой, нуждалась во всякой помощи и не отпускала Романа одного.
Единственно, что он делал в это время для ускорения отъезда – это упаковывал и переупаковывал
вещи, которые можно было пересчитать по пальцам. У Текусы Егоровны они купили три стула. Два
из них последний месяц простояли связанными друг с другом сиденьями, так что этот месяц они
сидели только на одном –
