горизонта, и таково же расстояние от верха картины до уровня глаз модели. Цвета воротничка и жилетки перекликаются со сверкающей белизной гор, вырисовывающихся на фоне голубого неба. Умственный кругозор гуманиста прохладно-ясен и необозрим.
Сочиненный самим Амербахом латинский дистих в картуше, висящем на смоковнице (намек на библейское древо познания?), сообщает: «Хоть я и написан красками, но не уступаю жизни и являюсь правдивым и благородным изображением моего господина. Я его представляю в произведении искусства таким, каким его создала природа к трижды восьмилетию его жизни». Ниже имя изображенного, подпись мастера и дата завершения работы: 15 октября 1519 года[955]. Это самая ранняя хвалебная надпись на портретах Гольбейна. Прямая речь не от изображенного лица, а от самой эффигии, которая, тем самым, мыслится как живое существо, – прием, радовавший гуманистов своим происхождением в классической древности. Амербах направил речь своего портрета против платонического пренебрежения к искусству портрета как ремеслу неблагородному.
Амербах представил молодого художника Эразму Роттердамскому[956], искавшему в Базеле мастера, который написал бы его портрет по просьбе старого друга – Томаса Мора[957]. Вскоре Эразм сообщил Пиркгеймеру, что послал в Англию два своих портрета, выполненные умелым мастером, и что третий его портрет этот мастер взял с собой, отправляясь во Францию. «Умелый мастер» – Гольбейн[958].
На портрете, впоследствии вернувшемся в Базель, и на том, что остался во Франции (1523, Париж, Лувр), Эразм представлен в профиль. Он выводит на бумаге титул своего «Комментария к Евангелию от Марка», опубликованного в 1524 году с посвящением Франциску I[959]. На другом портрете, поныне находящемся в Англии, знаменитый ученый изображен в трехчетвертном ракурсе. Он стоит за конторкой, положив руки на фолиант, на обрезе которого видно его имя и написано по-гречески: «Подвиги Геракла». На обрезе книги, лежащей на полке, можно прочесть латинское двустишие: «Я тот самый Иоанн Гольбейн. Легче быть моим Момусом, чем мимом». Мом – греческое божество злословия. «Легче меня хулить, чем соперничать со мной» – таков смысл двустишия, намекающего на аналогичный стих Зевксиса, которым он подписал картину, изображавшую атлета[960].
О высокой репутации, завоеванной молодым мастером, можно судить по сочинению базельского гуманиста Ренануса «Emendationes» («Исправления»). Корректируя «Естественную историю» Плиния, автор прославляет современных живописцев. Кроме Дюрера в Нюрнберге, Бальдунга в Страсбурге и Кранаха в Саксонии, есть в Германии еще один замечательный художник – «Иоанн Гольбейн из Аугсбурга, давно ставший гражданином Базеля»[961].
Ганс Гольбейн Младший. Портреты Эразма Роттердамского. 1523
Что касается поездки Гольбейна во Францию, то ни ее цель, ни маршрут не известны[962]. Вероятно, зная о желании Франциска I привлечь ко двору Эразма, он рассчитывал снискать покровительство монарха, обратив на себя внимание портретом знаменитого гуманиста. Возможно, Гольбейн добрался до королевской резиденции в Блуа, близ Тура. Но момент он выбрал крайне неудачный: мысли Франциска I были сосредоточены не на гуманистических идеях, а на походе в Ломбардию (результат этого похода известен: Франциск I попал в плен к Карлу V). Гольбейн вернулся в Базель, обогащенный не материально, но духовно и технически: во Франции он мог видеть произведения Леонардо и позаимствовать местную пастельную технику «трех карандашей» («à trois crayons»).
Первый рисунок, выполненный Гольбейном в этой технике по возвращении на родину, – портрет молодого человека в шляпе[963]. Схема здесь та же, что и в портрете Амербаха. Но поле листа кажется тесным для этого человека. Мерцающая сень широкополой шляпы окаймляет лицо романтическим нимбом, однако плотных масс черного цвета, придававших образу Амербаха меланхолическую интонацию, здесь нет. Голова приподнята, глаза, прищуренные словно от яркого света, устремлены еще выше, рот приоткрыт. Господствует порыв вовне, прочь от земли, с которой герой связан лишь беглыми штрихами, намечающими линии одежды. Это один из немногих рисунков Гольбейна, не предназначенных для перевода в живописный портрет. Эскиз, свободный от прикладного назначения, стал сам по себе шедевром[964].
Ганс Гольбейн Младший. Портрет Томаса Мора. 1527
Ганс Гольбейн Младший. Портрет Николауса Кратцера. 1528
В сентябре 1526 года городской секретарь Антверпена Петр Эгидий принял у себя молодого энергичного немца, назвавшегося Гансом Гольбейном, живописцем из Базеля. Приезжий вручил Эгидию письмо от Эразма Роттердамского. «Податель сего, – читал Эгидий в послании своего давнишнего друга, – тот, что писал меня. Не буду обременять тебя рекомендациями, хотя он превосходный художник. Если он захочет встретиться с Квентином, а тебе будет некогда, вели слуге проводить его, куда ему надо… Искусства здесь дрожат от холода. Он едет в Англию, чтоб наскрести там хотя бы несколько „ангелотов“»[965].
Ганс Гольбейн Младший. Портрет молодого человека. Ок. 1526
Искусства в Базеле «дрожали от холода» по мере разгорания иконоборческого пыла протестантов. Катастрофически падал спрос на церковные алтари и приватные моленные образа – главные источники заработка художников. Портреты тоже заказывались все реже: ведь иметь частный портрет – гуманистическое удовольствие, а гуманистов радикальные реформаторы презирали. Чтобы не остаться без куска хлеба, Гольбейн делал по заказам протестантов рисунки для их пропагандистских ксилографий. Например, «Христос – свет истины». Возглавляя толпу простонародья, Христос гонит прочь от украшенного символами евангелистов светильника слепцов – ученых и прелатов, которые не видят разверзающейся перед ними бездны. В нее уже сорвался Платон и начинает падать Аристотель[966].
Приехав в Лондон, Гольбейн отправился с рекомендательным письмом Эразма к Томасу Мору, при содействии которого надеялся войти в милость к Генриху VIII. В конце 1526 года Мор писал в Базель: «Ваш живописец, мой дорогой Эразм, – превосходный талант. Боюсь, однако, что он не найдет Англию столь богатой и полезной, какой ему хотелось бы ее видеть. Постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы она не показалась ему слишком уж тощей»[967]. «Ласково встреченный, он как желанный гость был принят в доме Мора, который пришел в такое восхищение от портрета своего друга Эразма, что потом чуть ли не целых три года
