на его красные, как у гуся ступни, – может быть,
тёплые носки принести?
«Принеси!» – едва не срывается Роман. О каких носках, черт возьми, она говорит, если
последние носки, связанные и присланные матерью, он износил ещё зимой на подработках?! Как
можно этого не знать?! Почти как с тем же кофе в общежитии: и кофе нет, и чая нет, а есть один
кисель, да и тот кусками. Это воспоминание ещё больше раздражает Романа, однако, помня, как
легко вспыхивают их ссоры, он делает паузу для незаметного разряжающего вздоха. Здесь им
ссориться нельзя.
– Ничего, обойдусь, – говорит он, заставив себя приобнять жену, присевшую рядом, – я
чувствую себя бодрым, как никогда.
– А мне плохо, – признаётся вдруг она, припав к плечу, – слабость какая-то… Простудилась,
наверное… Мы же вчера спали на холодном полу.
Роман с испугом отстраняется от неё, оценивая новым взглядом. Врачи предупреждали Нину,
что малейшая простуда сведёт насмарку всё её лечение. Только теперь Роман замечает
покрасневшие слезящиеся глаза жены. Так и есть: у неё температура. Это видно и без градусника,
которого, впрочем, у них нет. Как же не подумал он про этот холодный пол в их первую ночёвку
здесь? Устал – не устал, а надо было сразу, прямо ночью, протопить печку…
Роман приносит покрывало и кутает Смугляну прямо на крыльце. С прямой спиной, с тонкой
талией, жена кажется ему очень хрупкой и совсем беззащитной. Теперь его раздражение
оборачивается на себя. Разве не он отвечает за неё перед всем миром? Но чем помочь ей сейчас?
Только одним: поддержать её дух. Но сначала надо не терять его самому.
– Скажи, ты видела когда-нибудь стахановца? – спрашивает он.
– Видела. И даже сразу двух. Это когда вы с Виктором работали на крыше.
171
– Нет, там была разминка стахановцев. А работу ты увидишь сейчас.
Роман принимается вычерпывать воду из колодца, наотмашь выплескивая её в высокую траву,
стеной стоявшую у деревянного настила, снова швыряя в чёрный квадрат блестящее
оцинкованное ведро. Черпать надо так быстро, чтобы вода не успевала наполнять колодец. Тогда
она пойдёт с грязью и со всем, что там ещё осталось. Выплёскиваемая вода масляниста, с
радужными разводами на поверхности. Черпать приходится долго, вода в песчаном колодце
прибывает стремительно. Роман чувствует, что его грудь сдавливает, как бывало когда-то в армии
при длительных марш-бросках. Но вода с каждым ведром становилась грязней и грязней, потом
идёт вперемешку с разбурдученным песком, потом этой густой смеси зачерпывается чуть ли не по
полведра. Но вот зачерпываться уже нечему. Роман смотрит вниз. На песчаном дне в самой
середине блестит крохотная лужица, а к ней жилками со всех сторон струятся мелкие капилляры
ручейков. Может быть, оттого, что ручейки хорошо видно, Роману кажется, будто он слышит их
журчание, отдающееся в глухом срубе единым, приглушённым гулом.
Взмокнув от бешенного темпа, Роман признается себе, что с водой он справился едва-едва. Да
и справился ли? Сам он уже выдохся, а колодец через десяток минут снова будет полон. Эх, было
бы так с человеческими силами… Для того чтобы тут выжить, им с Ниной нельзя хныкать. Им
требуется действовать, действовать, действовать. За любую работу браться с готовностью и
работать с полной отдачей… И полати пока, пожалуй, не переделывать, чтобы не засыпаться по
утрам.
Смахнув пот со лба, Роман садится на крыльцо рядом с женой.
– Видела? – задиристо хвастается он.
– Молодец, – хвалит Смугляна, подняв равнодушный взгляд, от которого у Романа падает
сердце: температура у нее, кажется, порядочная.
Перед обедом Мерцаловы направляются в столовую. Костры на берегу всё ещё горят. У моста
встречается сосед Захаров, идущий домой на обед. Сегодня он, как и полагается, в своей
майорской форме.
– Видите, что творит! – восклицает он, здороваясь с Романом за руку. – Это одна старушенция
жжёт.
– Старуха? – изумляется Роман. – Где же она сейчас?
– Обедает, наверное. Да придёт скоро. Она и ест-то, говорят, только хлеб с водой. Все эти дни
она собирала дерево в кучи, а сегодня запалила. С прошлогоднего наводнения тут были завалы,
трактором не растащишь, а она топором да ломом разобрала.
– А зачем ей это?
– Некрасиво, говорит, что берег захламлён. Но, скорее всего, для огорода золу нажигает. Видели
бы вы её огородик! В три раза больше вашего! А сейчас она, вроде бы, ещё со стороны леса земли
прихватила. Уж не знаю, правда или нет, но, говорят, что у неё в этом огороде и травинки не
найдёшь. А вот картошку её я видел: ну, это вообще! Вот такая! Как поросята. Она обычно садит по
всему огороду клубнику, потом года через два выбрасывает её, да начинает картошку
практиковать. Говорит, после виктории картошка хорошо родится. А какой это труд: всё
переменить! Я постоянно дивлюсь: у неё силы какие-то немеренные. Мне бы столько, так я бы
давно генералом стал.
Тут Захаров, хохотнув над своей безобидной фантазией, как-то по-крестьянски козыряет, словно
ковырнувшись в виске, и продолжает путь к своему простому не генеральскому обеду.
– Ну, всё, – говорит Роман, поражаясь толщине наваленных бревен в одной из куч, которые,
видимо, лишь готовятся к сожжению, – бабуля, наверное, уже лежит пластом без рук и ног.
– У нас в Елохове была одна такая старуха, – вспоминает Нина. – Валенки носила последних
размеров, да ещё и голенища разрезала, чтобы икры входили.
В столовой два блюда: жирный борщ с уткой и котлета с картофельным пюре. Роман берёт себе
то и другое. Нина обходится половиной борща – аппетита у неё нет. Наевшись досыта, Роман
чувствует, что едва не засыпает тут же за столом. Если б так обедать, то чего не жить? Только где
денег набраться?
В больнице Нина, тихая и покорная, совершенно подавленная и виноватая, садится в очередь
на приём. Конечно, если муж привезёт своего сына, то она постарается быть хорошей матерью, но
её жизнь с Романом может оправдать только их собственный ребёнок. И эта ответственность
нелегка.
Нину осматривает сестра, замеряет температуру, задаёт необходимые вопросы и объявляет,
что, судя по всему, ей придётся лечь в больницу. Однако для окончательного решения надо
подождать врача. Выйдя в коридор и присев около мужа, Смугляна сообщает свою грустную
новость. Роман молчит, но сидит, как на гвоздях. Нина его понимает – у него слишком много
работы, чтобы просиживать здесь.
– Не жди меня, – говорит она. – Я приду, не заблужусь.
Роману уже очевидно, что больницы жене не избежать. Но сначала её отпустят домой, чтобы
собраться. А что делать ему? Он должен ехать в Пылёвку, а кто будет кормить Нину в
