больнице?
172
На больничном пайке не выздоровеешь…
Не теряя времени, Роман прямо из больницы идёт в ОРС, чтобы узнать о работе. Там ему
советуют отыскать завхоза Старейкина и спросить у него.
Отыскать завхоза непросто. Всюду он только что был, да куда-то отлучился. Наконец они
сталкиваются во дворе. В первое мгновение Роман даже теряется. Размытые лица бывают обычно
лишь на фотографиях, но лицо Старейкина именно таково. Его «карточка» нечётка и размазана.
Роману хочется протереть глаза или навести в них какую-то дополнительную резкость, чтобы
хорошо рассмотреть этого человека. Старейкин, мужичок с большой, какой-то опять же
бесформенной, массивной головой на маленьком туловище, с узкими заплывшими глазками сразу,
как только Роман начинает говорить, понуро опускает глаза в землю, видимо, приготовившись к
каким-то претензиям. Услышав же просьбу, облегченно набирает полную грудь воздуха и
распоряжается, чтобы завтра с утра Роман начинал белить вот это овощехранилище, рядом с
которым им случилось встретиться. Видимо, работы в его хозяйстве столько, что столкнись они в
любом другом месте, он так же просто указал бы там на другое дело.
Однако человечек он тёмный – сплошная гниль. «Спектральный анализ», как обычно,
срабатывает сам собой. Ну и ладно, что тёмный. Даст подзаработать, и на том спасибо.
Домой Роман приходит вперёд жены. Не открывая замка, меняет на крыльце чистые,
«выходные», брюки на рабочие, подхватывает жёстко высохшие зазеленённые рукавицы, идёт на
грядки с клубникой. Оказывается, все время, пока они с Ниной ходили в больницу, пока он искал
завхоза и договаривался о работе, он оставался под впечатлением рассказа о старухе и её чудо-
огороде. Уж если какая-то старуха (старуха!) способна держать и обрабатывать большой
огородище, то как ему сомневаться в себе, со своей силой и умением работать? И на траву он
накидывается теперь, как на ярого врага. Через полчаса, угадав по звуку звякнувшей щеколды
приход Смугляны, он даже с неудовольствием, да и то лишь окончив намеченный у забора участок,
оставляет работу.
Нина собирает в сумку бельё. Теперь ей ещё хуже, её движения ватные, замедленные.
– У меня опять обострение, – глухо сообщает она, ткнувшись лицом в грудь мужа.
От её подавленного вида у Романа рассыпается душа.
– Перехожу на государственное питание, – тускло шутит Смугляна, – тебе одной заботой
меньше.
Роман беспомощно улыбается. Вздохнув, садится на полати, единственное место, куда можно
присесть. Собирается Нина очень медленно. Роман с недоумением ловит себя на странном
нетерпении: ему хочется поскорее вернуться к осоту, где у него намечен следующий квадрат
участка. Ситуация с больницей и отложенной поездкой грустна, но и тут выход только в работе.
Забывшись, он машинально смотрит на часы.
– Ты спешишь? – удивлённо спрашивает Смугляна.
– Да нет, что ты, – смутившись, бормочет Роман. – Тебе помочь?
– Я готова.
– Тогда я переодеваюсь. Провожу тебя.
– Не теряй времени, хозяин, – говорит она, – дома столько работы…
Роман понимает, что надо бы её проводить, поддержать как-то, но ему всю дорогу придётся
проявлять сочувствие. А он на него не способен. Не способен из-за понимания, что причина её
недуга в прошлой свяози с другим мужчиной. Его опустошает даже прощание у ворот. Проводив
жену взглядом, он обнаруживает, что ему уже не до осота – остывшие мышцы просят не работы, а
отдыха. Сейчас хочется только одного – есть. А как же обеденные борщ и котлета? Почему
здешний голод так зол, а силы уходят, как в песок?
Роман снова окидывает взглядом всё хозяйство, но сейчас оно почему-то уже не отдаёт теплом
в душе. Он подходит к колодцу, снимает крышку. Пора бы уж напиться и своей воды. Поднимая
ведро, Роман слышит чистый звон падающих капель. Ставит ведро на край сруба и почти уже
припадает губами к холодному краю, как видит на поверхности тот же радужный, маслянистый
перелив. Он со злостью выплёскивает воду и швыряет ведро в колодец. Вода снова
вычерпывается до песка. «Стахановский» голодный порыв повторяется, но уже без свидетелей и
показухи. И, наверное, это предстоит ещё не раз. Только ведь человек-то всё может преодолеть…
* * *
В субботу, по привычке проснувшись рано, Роман решает немного поваляться. В конце концов,
он это просто заслужил. Доски полатей, по ночам гнущие бока, делают своё дело. Почти за две
недели, что продержали Смугляну в больнице, Роман ни разу не начинал работать позже семи
часов.
Всю первую неделю своеобразным моральным будильником были костры на берегу, которые
ярко полыхали вечером в двенадцатом часу, когда он укладывался спать и вспыхивали в новых
местах уже после шести часов утра. Несколько раз издалека Роман видел старуху у костров, а
173
потом столкнулся с ней на дороге и глазам не поверил – это Демидовна, хозяйка, продавшая им
дом. Потому-то он и не мог застать её дома. Рада встрече и Демидовна. Видя дымок из трубы их
дома, она давно уже собиралась их навестить, да с этими пожогами всё недосуг. Роман заверяет
Демидовну, что всё у них нормально, и просит немного подождать с долгом.
Так что никакой великанши, никакого гения энергии тут нет. А лучше б был. Роман после этого
открытия едва не падает духом. Он-то считал, что сейчас у него идёт самый экстремальный
жизненный момент, а вот для этой женщины в возрасте (но ещё не старухи), и куда большее
напряжение – лишь каждодневная обыденность. Так сколько же энергии требуется от него? Да
ведь для того, чтобы сравняться с Демидовной, он должен взвинтить темп своей жизни по
меньшей мере раза в два.
Две эти недели он белил овощехранилище, ремонтировал тарные ящики, чистил прокисшие
бетонированные ямы из-под квашеной капусты, для чистки которых в позапрошлом году приводили
заключённых из зоны, а в прошлом году солдат-первогодков. По доброй воле за эту вонючую
работу никто никогда не брался. Труднее всего далось сырое овощехранилище. Пальцы от извести
сохли и шелушились, белая шершавость никак не смывалась с рук. Кожа, задубевшая от извести и
земли, и сейчас похожа на сухой картон. Белил Роман в одиночку, напарника для работы с
краскопультом не нашлось. В некоторые дальние и тёмные углы овощехранилища попутно
пробросил электропроводку. Ну, это, вроде как для себя и потому бесплатно. Грязной работой не
брезговал, считая, что чем она грязней, тем дороже. Закончив одну работу, тут же отыскивал
Старейкина, наводил резкость на его размытую физиономию и просил другую, стараясь не
допускать перерывов. Такая «смешанная» деятельность на подхвате выматывала. При каждом
задании возникали новые вопросы, на которые Старейкин лишь махал рукой: а, делай, как хочешь!
