еще, — робко вымолвил староста.
Захаров вытащил из папки лист, исписанный на машинке.
— Вот тебе гостинец от начальника военного района, на, исполняй иди.
Староста принял листок.
Тут подошел к нему старшина.
— Вали к Ивану Николаевичу — с ним обмозгуете, — тихо сказал он.
Староста выбежал из дому старшины и сразу подался на зады, чтобы милиционеры не вернули его обратно. Проулком мимо шестаковского дома вышел на улицу. Тут он как раз встретил сотского.
— Давай сгоняй на сходку всех! — приказал он ему, а сам заторопился к Морозову Ивану Николаевичу.
— Милости просим, Ваня, — встретила старосту Федотьевна, супруга Морозова.
Ваня сразу направился к хозяину.
— Сходку придется, — выпалил он, — тут приказ… милицейские привезли.
Ваня вытянул из фуражки листок, подал Ивану Николаевичу. Развернул Морозов бумагу и опять сложил: не резон самому читать бумажки.
— Елена Михайловна! — крикнул он, глядя на дверь писарихиной комнаты.
— Милиций привез, — повторил Ваня, ерзая на лавке. — Так настращал меня, что только держись.
— Стало быть, экстренно, — сказал Морозов. Вышла Лена из своей комнаты, за руку поздоровалась со старостой, потом приняла приказ.
«Ардашевскому сельскому старосте», — прочитала она мельком сверху.
— На слух давай читай, — сказал Морозов.
Подошла к столу и Федотьевна, уставилась на бумажку, как на диковину какую.
— Ардашевскому сельскому старосте, — начала читать Лена. — Приказываю немедленно представить мне в штаб, в село Колыон, пять человек заложников от вашего селения. Если общество ваше не окажет содействия в поимке главаря бандитов Отесова и своевременно не выедут на призыв новобранцы, заложники будут расстреляны поголовно. Начальник военного района капитан Амуров.
Заерзал Ваня, хотел что-то сказать, но Морозов строго посмотрел на него.
— Еще раз прочитай, — приказал Иван Николаевич.
Второй раз Лена прочитала медленней. Иван Николаевич вздохнул, супруга его тоже вздохнула, Ваня кашлянул.
Потом Иван Николаевич взял у Лены бумажку, сам прочитал молча и стал разбирать по буковкам печать. Долго вертел бумажку в руках.
— Вот ведь штука-то, — причмокнул староста языком.
— Видно, остатни времена живем… — вздохнула опять Федотьевна.
— Ну-к, ладно, беседуйте, — сказал Морозов, — а мне неколи.
Ваня встревоженно поднялся с места.
— Куда же, тезка? Присоветуй. Мы ведь неопытны, сам знаешь…
Иван Николаевич твердо зашагал к двери. У порога обернулся:
— Наше дело — повиноваться, Ваня. — И скрылся сам за дверью.
Неспроста заторопился Морозов. Мало надёжи было на старосту, — несамостоятельный человек…
Иван Николаевич сразу смекнул: приказ — дело не шутейное. А серьезные дела, когда еще старшиной был Морозов, привык он прежде сходки с самостоятельными людьми обтолковать. В первую голову с брательниками своими решал дела, а потом выносил уже на мир. Был бы староста надежный, потолковали бы вместе, понятно…
По улице, один по одному, шагали мужики на площадь. Заторопился Морозов, шаг принял шустрей.
«Надо поспеть до сходки!»
Глава XIII
Федька Морозов не раз слышал от отца, что должен прибыть из города карательный отряд и разогнать заардашевских бунтарей-отесовцев.
И к своему отряду относился он как к настоящему: вместе с карателями мечтал идти в поход на отесовцев. Планы эти строил Федька с поповичем. Вдвоем они и держали, как старшие офицеры, весь отряд в подчинении. Измену отряда Федька принял всерьез. Но надеялся еще переманить ребят на свою сторону.
«Надо умеючи только, — думал он, — сперва надо сбить которые посильнее ребята…»
На другой день поутру направился он к Саньке Долотову. Решил один на один потолковать с ним, чтобы перетянуть на свою сторону.
А у Саньки горе: отец с маткой уехали в гости, а его с Лаврушкой оставили караулить дом. Вот и сиди теперь дома, возись с Лаврушкой. А Лаврушка, как проводили матку, ревет и ревет. Чтобы угомонить его, Санька принес из погреба полное блюдце сметаны, поставил на стол:
— Ну не хнычь! Жри давай!
Ревел Лаврушка ровно, будто выводил переход затяжной песни. Санька придвинул к себе блюдце и сам стал уплетать сметану с хлебом.
— Ежели не перестанешь реветь, — сказал он Лаврушке, — яичка не дам. Понял?
Лаврушка перестал реветь, но еще всхлипывал. Скажет слово и всхлипнет, всхлипнет и слово скажет:
— Вот-от мамка-а при-де-ет — нажалуюсь.
Санька наелся и делово спросил Лаврушку:
— Будешь жрать? Или я уберу.
Лаврушка глянул на блюдце и вдруг заревел во весь голос:
— Сметану-то-о съел са-ам!
— Ты смотри у меня, — пригрозил Санька, — живо в подполье запру… Там тебе мыши покажут!
Лаврушка разревелся еще громче.
— Пойду коляску делать, — сказал Санька, выбираясь боком из-за стола.
Лаврушка, не переставая реветь, кинулся за ним вдогон:
— Мне коляску-у-у!
Санька обернулся, сказал резонно:
— Слушай, Лаврентий, ежели перестанешь реветь, может, сделаю тебе коляску, а будешь реветь — в подполье запру.
— Коляску-у-у сделай! — плаксивил Лавря.
Санька махнул через забор в садик, рядом с двором. В садике этом, у стены амбара, был шалаш. А возле шалаша — солнечные часы. Строить часы помогал Саньке Минька Бастрыков. Вдвоем выщипали они траву и на голой земле расставили колышки: один большой посредине, а кругом него двенадцать маленьких. Тень от большого колышка была стрелкой. Только вот еще не удается никак точно расставить колышки, чтобы солнце не отставало от поповских часов.
Вслед за Санькой Лаврушка тоже перевалил через забор и, подобрав с земли толстую хворостину, надвигался на Саньку. Санька, будто не видя хворостины, уставился на часы.
— Понимаешь, Лаврентий, часы-то вот опять неладно пошли.
Лавря с трудом поднял хворостину и шлепнул Саньку по спине:
— Во тебе!
Санька повалился наземь и заохал:
— Ой-ой-ой!.. Убил ведь!
Лаврушка захохотал было, а потом вдруг испугался.
— Сань, вставай! — крикнул он отчаянно.
Санька поохал малость и замер.
И хотя вовсю пекло солнышко, терпел — лежал как покойник.
Лаврушка дернул его за рубашку:
— Вставай, Санька-а!
Застонал Санька и еле-еле выговорил:
— Прощевай, брат! Я умер!
Лаврушка потоптался кругом Саньки и вдруг так заорал, что в соседском дворе залаял пес.
Тут за воротами, где-то на улице, раздался оклик:
— Лавря! Санька там?
Санька вскочил на ноги, отряхнул с порток землю. По голосу узнал: идет Морозов Федька.
— Здесь я. Вали сюда! — закричал Санька.
Федька пробежал двор, перескочил через забор в сад.
— С праздником, Александр Петрович!
— Милости просим, — сказал Санька.
Морозов расторопно запустил руку в карман и вытащил оттуда что-то завернутое в бумажку.
— Скилископ вот… пришел тебе продать, — сказал он.
В бумажке лежал блестящий осколок стекла: с одного бока осколок был толщиной в палец, с другого как лезвие. Во все стороны от него исходили стрельмя лучи.
— Видал-миндал? — щелкнул языком Федька.
Потом он поднес осколок к правому глазу, а левый зажмурил.
— Рукой вот до солнышка подать… На-ка, приценись! — сунул он Саньке осколок.
