виду Эркина. – Во каким стрелком мой батя был. Как пальнёт, так попадёт. Ну, я в госпитале и получил и на батю похоронку, и от Сёмы, чтоб навестил его, вдвоём ведь остались. Мне, как всем, отпуск на поправку, недельный, дали, я литер выправил и к нему. Я-то в Морском лежал, а он в Горном. Приезжаю, а у него в палате Мама Фира сидит. Представляешь, я-то даже не знал, что батя опять женился, – Колька засмеялся и покрутил головой. – Вот так мы и встретились.
– Повезло тебе, – убеждённо сказал Эркин. – Ну, что нашли друг друга.
– Не то слово! – Колька прислушался к шуму за занавеской. – Пошли, с Сёмой познакомишься.
Они вышли в горницу, и тут Эркин понял, почему она показалась ему такой маленькой. Она же разгорожена! Ну да, Колькина выгородка за занавеской и вон ещё одна отодвинута наполовину, открывая рядом с печью высокую кровать с лежащим на ней молодым ещё, вряд ли намного старше Кольки, парнем. Его лицо было бледным и, как показалось Эркину, слегка одутловатым, но он больше Кольки походил на моряка с фотографии.
– Во, Сёма, это Мороз, мы в одной бригаде.
– Привет, – Семён протянул Эркину правую беспалую ладонь.
Эркин пожал её и улыбнулся.
– Привет.
– Слышал, ты на «стенке» хорошо стоял, – улыбался Семён.
– Он не стоял, – Колька придвинул к Эркину табуретку и сел на кровать в ногах Семёна. – Он как сквозь масло прошёл. Двинул раз – и всё. И знаешь, кому? Волкову, ну, Леонтию.
– Ого, – Семён с уважением смотрел на Эркина. – Леонтия сшибить – это силу надо иметь.
– Дело не в силе, он открыто стоял, – охотно поддержал тему Эркин.
– А ты, я заметил, без замаха бьёшь, – подхватил Колька.
– Замахиваться – это время терять, – усмехнулся Эркин и не удержался: – Вырубать надо первым ударом, второго тебе сделать не дадут.
– Верно, – кивнул Семён. – Много драться пришлось?
– Много, – честно ответил Эркин.
Из кухни прибежал и полез к Кольке мальчишка. Но почти сразу вошла Эсфирь, вытирая на ходу руки об угол фартука.
– А теперь спать.
Она очень ловко взяла мальчишку на руки и унесла в соседнюю комнату, несмотря на обиженное хныканье. А они продолжали разговор о «стенке». Эркину рассказали о кулачном бое «сам-на-сам», что там выходят попарно, один на один, а правила те же, хотя и в обхват взять и повалить можно, но это если сумеешь вплотную подойти. Эркин рассказал о ковбойской олимпиаде, о Бифпите, перевёл, как смог, формулу трёх радостей ковбоя, и они все вместе долго взахлёб ржали.
– Ну, это по-нашему, – отсмеялся Колька. – Как с корабля на берег, так то же самое.
Семён смеялся и шутил вместе с ними и, когда Эсфирь вошла в горницу, сказал покровительственным тоном старшего:
– Идите есть, драчуны. А я сосну малость. Коль, задёрни меня.
– Ага, – легко встал Колька.
Сразу встал и Эркин. Он не знал, нужно ли прощаться, но Семён уже закрыл глаза, а Колька подтолкнул его в плечо и, отходя, задёрнул за собой занавеску.
И тут Эркин увидел, что в горнице рядом с маленькой украшенной ёлочкой на комоде, над узким деревянным диванчиком на стене висят гитара и… как нож в ножнах. У моряка на фотографии такой же. Ну, нож ладно, а вот гитара… Колька заметил его взгляд и невольно вздохнул.
– Отцовы. Гитара и кортик. Всё, что осталось. Ордена на нём были, как положено. А кортик тогда не взял с собой.
Эркин понимающе кивнул. От Андрея ведь тоже… только ящик с инструментами остался. И понимал, что невежливо вот так стоять и смотреть, и не мог отвести глаз от гитары.
– А ты… играешь?
– Нет, – мотнул головой Колька, – так висит. Как память. Вот Колобок подрастёт, может, будет, – и зорко посмотрел на Эркина. – А что, ты играешь?
– Играл, – вздохнул Эркин, – уже, да, шесть лет, как в руках не держал.
– Ла-адно, – протянул Колька, – пошли, поедим.
Ели на кухне. Тоже, как и горница, маленькой, за покрытом полотняной скатертью столом. Колька нарочито строго посмотрел на Эсфирь, расставлявшую тарелки.
– А сама-то?
Она улыбнулась.
– И я с вами.
Сняла фартук, косынку и села к столу. Посуда была – Эркин уже в этом разбирался – самая дешёвая, но еда оказалась необычной и очень вкусной. Жёлтый куриный бульон с плавающими в нём маленькими шариками – их называли клёцками, потом запечённая в печи курица, оказавшаяся, к крайнему изумлению Эркина, без костей. Нет, так поглядеть, курица как курица, только что без крылышек, а режется на ломтики как… как колбаса. Его изумление очень понравилось Кольке. А Эсфирь всё подкладывала и подкладывала ему и Кольке. Потом был чай, из самовара, с золотистыми кругляшами печенья.
Эсфирь угощала и расспрашивала Эркина о его семье, давно ли он в Загорье, почему выбрали именно этот город.
Эркин улыбнулся.
– Как-то само получилось. Искали работу и жильё. А в деревню не хотелось. В деревне для Жени, жены, работы нет.
– Конечно, – кивнула Эсфирь. – Город у нас хороший. Мы сюда тоже, можно сказать наугад приехали, – по её лицу скользнула еле заметная мгновенная тень и тут же сменилась улыбкой. – И не жалеем. Правда, Коля?
– Точно, Мама Фира.
Глаза у Кольки радостно блестели.
– Эх, жаль, Мама Фира, ты нас на «стенке» не видела.
– Ну нет, Коля, это зрелище не для меня. Давайте, я вам ещё чаю налью.
– Спасибо, – Эркин запнулся, не зная, как обратиться к ней. За столом он разглядел, что она ненамного старше него и, похоже, ровесница Семёна, и тридцати лет ей точно нет.
Она поняла его заминку и улыбнулась.
– Мама Фира я, вы же с Коленькой вместе. Пейте на здоровье. И печенье берите. Нравится?
– Да, очень вкусно. Никогда такого не ел.
– А ты заходи почаще, – пригласил Колька.
И за едой и разговором не заметили, как за окном потемнело. Эсфирь встала и включила свет.
– Как хорошо, что свет провели. Так прошлой зимой с керосином мучились.
– Да, – кивнул Эркин. – Знаю. Мы тоже так жили, – и встал. – Большое спасибо, но мне пора.
– Заходите ещё, – улыбнулась Эсфирь.
Они попрощались, Эркин взял свои бурки, обулся, и Колька вышел с ним в сени. Эркин быстро оделся, чтоб не держать человека в холодных сенях.
– Спасибо, что зашёл.
– Спасибо, что пригласил, – ответил в тон Эркин. – И ты заходи.
– Спасибо, зайду. Дорогу-то найдёшь, или проводить?
– Найду, – улыбнулся Эркин.
Они даже обнялись на прощанье, и Эркин ушёл.
Фонарей в Старом Городе, похоже, не было, но настоящая темнота ещё не наступила, в окнах горел свет, отсвечивал
