мальчик обнаружили, что на тёмной взлётно-посадочной полосе их уже ждёт машина, а в ней – водитель и врач. Встречающие сообщили, что отвезут Алекса в Томастонскую больницу.
– А мальчика? – спросил Уоррен, стараясь не показать, что интересуется его судьбой.
– Мальчик поедет с нами, – холодно ответил доктор, пресекая дальнейшие расспросы.
Их усадили сзади.
С этого момента события непрерывно сменяли друг друга, путаясь, словно кадры боевика на затёртой плёнке, не дающие зрителю ни малейшей возможности вспомнить, что за чем следовало. Время, на базе Местерсвиг казавшееся застывшим, вдруг помчалось вскачь, понеслось, не останавливаясь и даже не замедляя бега.
Следующим пунктом плана, который не был планом, значился захват мальчика.
– Убедитесь, что с ним хорошо обращаются, – велел профессору Джессоп. – Узнайте, куда его везут, а если такой возможности не будет, просто возьмите с собой.
– С собой?
– Да, и отвезите в безопасное место, где его не найдут.
– И что же, мне теперь до конца жизни таскаться с этим ребёнком?
– Боюсь, конец жизни этого мальчика тоже не за горами, – признался Джессоп, не поднимая глаз.
– Что вы имеете в виду?
– То, что сказал.
– Вы говорите об этих его клетках, об их жизненном цикле?
– Пожалуйста, сделайте для него всё возможное. Пока ещё не поздно.
Итак, Уоррен решился. А военные сами предоставили ему шанс, когда повезли их обоих в одной машине. Так уж вышло.
Полусонного мальчика на руках вынес из самолёта один из конвоиров. Улёгшись на заднее сиденье, ребёнок прижался к Уоррену, как щенок, пригревшийся возле матери.
С базы они выехали по просёлочной дороге, узкой и совершенно тёмной, какие бывают только ночью. Настоящей ночью.
Пистолет давил Уоррену на грудь, мешая дышать. Воспользовавшись темнотой, профессор достал его, почувствовав в ладони тяжесть и угрожающий холод.
– Остановите машину, – приказал он, удивившись своему спокойному голосу. Те двое пытались возражать, но он перебил их, повторив: – Я сказал, остановите машину.
Уоррен нарочно заставил их сойти вдали от жилья, посреди дороги, тонкой линией прорезавшей лес.
– Вы совершаете величайшую ошибку в своей жизни, – бормотали они.
Но профессор подумал, что величайшую ошибку он, пожалуй, совершил уже давным-давно и невинные люди заплатили за это своими жизнями.
– Обувь снимите, сложите в машину, – велел он.
И уехал. Роберт Уоррен ещё никогда не сидел за рулём, но, понаблюдав за действиями водителя, решил, что всё не так сложно. Уж точно не сложнее, чем водить снегоход.
Машина рывком тронулась с места и скрылась в темноте, оставив двух проклинающих Уоррена и собственную близорукость мужчин босиком на обочине.
Профессор гнал почти до рассвета, а потом, незадолго до знака «Вы въезжаете в Путнамвилл», столкнул машину в водохранилище, заодно отправив туда же и пистолет. Оставшуюся часть пути он проделал пешком, неся ребёнка за спиной, как это делают индианки.
Заправка на пересечении двух просёлочных дорог, с одинокой колонкой, спрятавшейся в тени покосившейся будки, стала их первой остановкой с самого начала побега.
У мальчика было что-то не так с ногами, хотя он и сам не понимал, что именно. Они просто отказывались его держать.
А ведь он помнил, как бегал. И как предатели-ноги помогали ему снова и снова взбираться на холм, в тени которого пряталась деревня, до самого замка Ренвайл (хотя тот вовсе не был похож на замок – так, груда развалин) и дальше по тропинке, змеящейся вдоль поросшей фуксией и папоротником каменной ограды, за которой уже открывался океан – что-то вроде озера, только намного, намного больше.
Да, это он помнил. Но почему-то помнил далеко не всё. Куда, например, делась его семья? Этот момент совершенно выветрился из памяти.
Человек с белой бородой весь взмок, и его кожа скользила под пальцами. Он хороший. Может, даже вернёт его к маме, в деревню. Домой…
Мысли путались. Время от времени голову пронзала жгучая боль. В такие моменты хотелось снова заснуть долгим сном без сновидений – что хороших, что плохих. Но заснуть среди дня непросто, сон ведь не приходит когда захочешь.
А ещё мальчика охватывал страх, исходивший откуда-то изнутри, из той точки, где билось сердце, и мгновенно растекавшийся по всему телу. Тогда ему хотелось не спать, а плакать, хотя плакать – это для малышей, вроде Кэти и Тимоти, а не для тех, кто, как он сам, уже начал выходить в поле. Впрочем, даже если бы он, потеряв последний стыд, и решился заплакать, ничего бы не вышло: в его глазах больше не было слёз, словно они пересохли, как это случается жарким летом с торфяными бочагами на вересковых пустошах.
Они добрались до Сто двадцать восьмого шоссе. Или не до Сто двадцать восьмого, но, во всяком случае, до какого-то шоссе.
Уоррен усадил мальчика на землю и утёр рукавом рубашки пот, теперь уже ливший градом.
Срезав путь через лес, он выиграл полторы, а может, и две мили. Зато на дороге хватало поваленных деревьев, корней, прелых листьев и высокой травы.
Хотелось пить, но ничего, кроме давешней бутылки газировки, профессор купить не догадался. Вот тебе и аналитический ум.
Чтобы отвлечься от мыслей о холодном пиве, он решил подумать, как двигаться дальше.
– Автобус пройдёт здесь, понимаешь? – объяснил Уоррен мальчику. – Вопрос только в том, чтобы понять, где он останавливается. А это, поверь мне, штука непростая. Для начала: куда мы пойдём, налево или направо?
Мимо промчалась машина, взметнув листья и скопившийся вдоль обочины мусор.
– Исходя из того, что Глостер находится на востоке, – продолжал профессор, – нам стоит повернуть налево, чтобы в любом случае двигаться в нужном направлении.
Мальчик невозмутимо наблюдал за ним.
– Вот только тебе, похоже, что налево, что направо, разницы нет, – покачал головой Уоррен. – Кто бы знал, что ты там вообще понимаешь… Хочешь печенья? – спросил он, порывшись в сумке, которую нёс на плече. – Надеюсь, я не забыл его на той заправке. А, вот же оно… Вроде съедобное. Шоколадное. Любишь шоколад?
Мальчик протянул руку и взял печенье.
– Вкусно, а? Надеюсь, что да… – добавил профессор, заметив нерешительность мальчика. – Кладёшь в рот и хрустишь – вот как это делается. Понимаешь? Хм-м… Вкуснятина! – бормотал он.
Крошки сыпались изо рта прямо на рубашку, а одна даже попала мальчику в глаз.
– Ох, прости, прости! Экий я невоспитанный! Разве можно болтать с набитым ртом!..
Мальчик потёр глаз и улыбнулся, обнажив жёлтые, будто у заядлого курильщика, зубы.
– Is mise Jim, – не без труда выговорил он, и Уоррен заметил, что его взгляд, всё ещё мутный, отстранённый, стал, однако, куда более живым, чем вчера. – Jim. Is mise Jim, – со второго раза получилось увереннее. – Jim.
– Джим? Тебя зовут Джим? Ты это хотел мне сказать?
– Джим, – повторил мальчик. Потом ткнул тонким костлявым пальцем в широкую грудь профессора. – Cad is ainm duit?
– А меня Роберт, – ответил Уоррен. – Но, если хочешь, можешь звать просто Боб. Боб Уоррен.
Опасаясь, что их перехватит полицейский, военный или какой-нибудь ещё патруль,
