мальчике. А босые ноги решил считать ещё одним признаком пренебрежительного отношения.
– Ну да, – выдавил он, презирая себя за неловкость. – Я попросился тут пожить. Ненадолго.
Бет с детства была для Сьюзен подругой на лето, которое та проводила с родителями в Китовой бухте. Со временем их дружба превратилась в череду долгожданных регулярных свиданий, совпадавших с самым чудесным и беззаботным временем года. И потому, когда Сьюзен представила его Бет, Уоррен сразу почувствовал в ней неясную враждебность, обиду, которая окутывала её, как мрачная туча, словно он был непрошеным гостем, явившимся разрушить их идеальную дружбу. Может, отчасти это и было правдой. Но, несмотря ни на что, те редкие проведённые в Китовой бухте дни, что ему удавалось урвать у работы, были самыми прекрасными в его жизни.
После развода враждебность Бет лишилась последнего налёта приличия: однажды она даже обозвала его сексистом, и Уоррен это запомнил.
Бет шаркающей походкой скрылась за дверью.
– Вот ключи, профессор, – буркнула она через пару минут, приоткрыв москитную сетку ровно настолько, чтобы прошла рука. – Там немного пыльно, но уверена, что ты и сам способен прибраться.
Уоррен попытался вспомнить, знает ли Бет о его аллергии. Наверняка да.
– И труба течёт, – добавила соседка, не скрывая довольной ухмылки.
– Спасибо, Бет.
Уоррен поспешил откланяться: боялся увидеть на дороге фигуру Джима. Он пошёл к калитке, чувствуя буравящий спину взгляд Бет, потом услышал, как хлопнула дверь, и облегчённо вздохнул.
Заметив собравшиеся над океаном тёмные тучи, Джим в ужасе отпрянул. Крыльцо заскрипело под его неуверенными шагами. Он видел, как гнётся под сильным ветром трава, как, словно обезумев, заходятся в исступлённом танце морские колокола.
Наконец он упёрся спиной в стену дома и, не имея возможности отступить дальше, беспомощно сполз вниз.
Возможно, мальчик решил, что Уоррен бросил его и больше не вернётся. Профессор, конечно, попытался объяснить, что уйдёт всего на несколько минут – только сходит к той женщине, Бет, чтобы забрать ключи, иначе им никак не попасть в дом и не разжечь огонь. Но мальчик ничего не понял. А может, Уоррен недостаточно ясно жестикулировал.
Профессор нашёл его там, где оставил: съёжившийся, спрятавший голову между колен, он казался ещё меньше и тоньше, чем был.
Услышав скрип половиц, мальчик поднял голову, узнал Уоррена и протянул к нему худые, как щепки, руки.
– Бобуоррен, – радостно пробормотал он.
Уоррен нагнулся и взял его на руки, чувствуя, как тепло разливается по телу. Похоже, Джим чувствовал то же самое – он так тесно прижался к профессору, что оба они могли слышать стук сердец друг друга. И оба вдруг ощутили прилив счастья.
С неба закапало, и Уоррен вошёл в дом, пообещав себе, что больше не оставит мальчика одного.
Внутри пахло просоленным деревом – профессор сразу узнал этот запах, и в его груди вспыхнул огонёк надежды. Он решительно раздвинул плотные шторы, сдёрнул с кресел чехлы, взметнув густые клубы пыли, сквозь которые едва пробивались бледные лучи закатного солнца, и внезапно обнаружил, скорее с радостью, чем с удивлением, что нечто подобное происходило и в нём самом: завеса, укрывавшая его разум, рухнула, дав пробиться из-под ледяной скалы крохотному блику, который смог разогнать тьму.
– Нравится тебе? – спросил он мальчика. – Здесь пока будет наш дом. – И тут же чихнул, сам того даже не заметив.
В широких окнах скудно обставленной гостиной виднелся океан. Всю северную стену занимал большой камин.
– Внизу должны быть ещё дрова, – сказал Уоррен, присев у небольшой поленницы. – Будем надеяться, они не слишком отсырели.
На улице льёт. Дождь и солнце без передышки преследуют друг друга. Как свет и тень, как день и ночь. Как облака, подгоняемые ветром, но не позволяющие ему себя догнать. Иногда, в самый сильный дождь, Джим выходит на улицу и долго стоит там в насквозь промокшей одежде, зная, что мама рассердится, а папаша, глядишь, даже выпорет. Но ему всё равно. Капли шлёпают по лицу, как лёгкие нежные поцелуи, и он открывает рот, потому что любит вкус дождя, вкус неба. И потом нет ничего прекраснее (не считая, может, маминых глаз, когда она счастлива), чем сидеть, закутавшись в одеяло, у потрескивающего, пышущего жаром камина, который вмиг согревает и кожу, и кости, и то, что прячется где-то в животе.
На лице сидящего на диване Уоррена играли тусклые отблески пламени. Он глядел в окно на слившиеся воедино океан и небо и на далёкие огоньки маяков, угадывая по ним контуры островов на границе залива: вот Тэчер, а немного левее – Стрейтсмут. На Тэчере, острове маяков-близнецов, он бывал много раз и прекрасно знал многие из тех историй, что рассказывал смотритель досужим туристам, – историй о кораблекрушениях и призраках. Может, он ещё вернётся туда. Например, вместе с Джимом.
Профессор взглянул на мальчика, чья голова лежала у него на коленях. Ребёнок спал и, судя по размеренному дыханию, успокоился. На столе у него за спиной виднелись остатки холодного ужина, съеденного в полной тишине: мясные консервы и воздушный рис – всё, что нашлось в кладовке.
Уоррен встал, стараясь не разбудить Джима, взял его на руки и поднялся по лестнице на второй этаж. Он чуть было не вошёл в комнату, раньше принадлежавшую Джеку, но, вовремя подумав об этом, уложил мальчика на их со Сьюзен кровать и снял с него обувь. И тотчас же вспомнил, как вспоминают сон, не до конца сознавая, было ли это на самом деле, как, впервые увидев в лазарете эти грязные, изношенные ботинки, решил, что они рассыплются в пыль от первого же прикосновения (ведь вещи нужно оставлять там, где они есть). Потом накрыл мальчика одеялом, притворил дверь и лёг на кровать Джека.
Несмотря на убаюкивающий рокот волн, чередой набегавших на каменистый берег под скалой, и тихую песню морских колоколов, Уоррен долго не мог уснуть: по стенам и на комоде было слишком много вещей, принадлежавших Джеку. Какие-то он успел подзабыть, и теперь они снова настойчиво напоминали ему о сыне. Наконец, совершенно измученный чувством вины, он всё-таки провалился в сон.
Лучи солнца, поднимавшегося над краем океана, потихоньку проникали в дом на Иден-роуд. Сначала они залили светом ступени крыльца, потом поднялись к побелевшим, потрескавшимся от ветра, непогоды и времени оконным рамам, проникли сквозь стёкла, погладив старую мебель, взлетели по лестнице и затопили комнаты, забрызгав лица спящих.
Уоррен открыл глаза в полной уверенности, что всё ещё в Гренландии. Его смутило солнце: пришлось сесть в кровати, чтобы убедиться, что затея с побегом – не просто сон. В итоге он даже обрадовался, поняв, что это взаправду.
Он порылся в сумке, достал свёрток, который привёз с Местерсвига, прошёл по коридору и заглянул в комнату, где спал Джим. Мальчик
