мужчина и мальчик почти два часа прятались в кустах на обочине в ожидании курсирующего вдоль побережья «грейхаунда».
Уоррен понятия не имел, насколько они оторвались от преследователей и будут ли те вообще их искать. В конце концов, болезненный мальчишка и профессор, в припадке депрессии вздумавший поиграть в спецагента, на первый взгляд не казались ему такой уж серьёзной угрозой национальной безопасности. Однако полагаться на это не стоило.
А в голове мальчика, пока они шли по лесу, всплывала череда запутанных образов, разрозненных, накладывающихся друг на друга, словно рассыпанная колода игральных карт. Каждое дерево или куст, каждая раскидистая ветка, каждый ручеёк, каждый звук, каждый вздох природы что-то ему напоминали: долину Инах, где он жил, заросшие азалиями и рододендронами берега реки, луга, торфяники, леса, водоёмы, вересковые пустоши и болота, и цапель, пролетавших над ними, и чеканов-мухоловок, и лягушек, и лис, и больших мохнатых овец… И над всем этим, словно строгие родители, не сводящие глаз со своих отпрысков, – неподвижные вершины Двенадцати пиков. По лицу мальчика блуждала улыбка, а страх и растерянность ненадолго оставляли его разум.
Но совсем ненадолго – не дольше вдоха. Потом его взгляд снова обретал ясность, и он понимал, как далеко очутился от дома. Порой он спал без сновидений, порой грезил наяву.
Наконец показался автобус, и через пару часов мужчина с мальчиком были уже в Глостере.
Первым делом Уоррен нашёл бар – надо сказать, весьма распространённое заведение в рыбацком городке. При виде человека, нарезавшего для мальчика мясо кусками размером с мелкую монетку и разминавшего вилкой варёную картофелину, кучка завсегдатаев у бильярдного стола поначалу сыпала ехидными замечаниями и укоризненными взглядами: мол, пусть ест сам, парень-то уже взрослый. Да нет, похоже, просто больной, решили они, приглядевшись получше: на старика похож, бедолага. Ребёнок-старик.
– Ешь, Джим. Держи, Джим. Попробуй, Джим, – бормотал Уоррен, то и дело без всякой необходимости повторяя имя мальчика, чтобы восполнить отсутствие диалога и заодно напомнить себе, что имеет дело с настоящим живым ребёнком, а не случайно найденным доказательством какой-то там теории. И тем более не с объектом медицинского эксперимента.
Честно сказать, ухаживая за мальчиком, он чувствовал себя странновато, поскольку не помнил, чтобы когда-либо делал что-то подобное для Джека, и осознание этого просчёта больно било по его самолюбию.
Выйдя из ресторанчика, они посидели немного в порту, глядя на возвращающиеся рыбацкие лодки, на кружащих в ожидании поживы чаек и на монумент, установленный ещё до войны в память о десяти тысячах пропавших без вести у грозных берегов Ньюфаундленда. Это была фигура рыбака, который вцепился в штурвал своей шхуны, готовый сразиться со стихией. «Или пойти ко дну», – подумал Уоррен. Люди равнодушно шагали мимо. Через несколько лет далеко отсюда, в Японии, поставят памятник погибшим в Хиросиме и Нагасаки. Прозвучат напыщенные речи, будут возложены венки… а потом всё благополучно забудется. Так оно обычно и происходит: в конце концов люди со всем свыкаются.
Мелкие белые барашки усеивали океан, настолько прозрачный и синий, что вода казалась стеклянной. Волны размеренно, почти гипнотически бились о камни набережной; вкрадчиво, как колокола крохотной деревенской церкви, звякали буи. На севере, словно рука с растопыренными пальцами, тянулся к океану мыс Энн под тёплыми ласковыми лучами заходящего солнца.
– Как же здесь красиво, – сказал Уоррен, закрывая глаза.
И он действительно так считал.
Иногда, ведомые голодом, чайки появлялись у них в долине, даже в дома врывались, но их прогоняли сапсаны и серые вороны. Как-то Джим нашёл полурасклёванного ягнёнка. «Вороны постарались», – сказал ему Дэниэл, и с тех пор Джим старался держаться от этих птиц подальше. Когда они рассаживались на толстых сучьях, нависающих над болотом, таким же грязно-серым, как их перья, ему казалось, что они, наблюдая за ним, только и ждут подходящего момента, чтобы напасть. Вороны и по сей день его пугают. Их крошечные злые глазки отражают небо и скрывают мысли.
Они поймали попутку до Рокпорта, а оттуда, совершенно вымотанные, протащились ещё милю до Иден-роуд, узкой прибрежной дороги, ведущей к скалистому берегу, обрамлённому полоской песка и камней. Он и назывался Китовой бухтой.
Дом Сьюзен был белым двухэтажным деревянным зданием с большими окнами, выходящими на океан.
На крыльце висели причудливые композиции из выбеленных морской солью кусочков дерева, которые выбрасывало на пляж приливом. Ветер покачивал сухие ветки, сталкивал их, создавая приятный тихий перестук, напоминавший об африканских ритуалах.
Уоррен остановился и с удовольствием прислушался к тому, что они со Сьюзен звали морскими колоколами.
Вокруг дома цвели дикие розы, крохотные жёлтые красавицы с острыми шипами, и кусты форзиции. Спускающаяся к скалам неухоженная лужайка поросла высокой травой, тут и там прошитой стеблями вьюнка.
– Остаёмся здесь, – объявил Уоррен. – Понял, Джим?
Мальчик взглянул на океан: усилившийся ветер и предзакатные сумерки придавали ему вид мрачный и угрожающий, а рокот прибоя напоминал дыхание гиганта, готового вот-вот проснуться. Джим вздрогнул.
– Замёрз?
Джим не знал, что значит «замёрз», а потому не ответил. Он так и стоял, прижавшись к балюстраде и глядя на океан.
– Пойду-ка возьму ключи и растоплю пожарче камин.
Если бы Джим мог ответить, то, наверное, сказал бы, что холод, который он чувствовал, не заставлял кожу покрываться мурашками. Это был вовсе не тот, знакомый холод, как в снежном месте, где казалось, что холоднее уже некуда. Этот холод шёл изнутри – новое, неведомое ему до сих пор ощущение.
Бет Ларкин была невысокой, словно сплюснутой до пропорций идеального шара, с короткими, торчащими в разные стороны волосами, отчего её лицо тоже казалось сплюснутым и круглым. Она так яростно распахнула дверь, словно её бесила необходимость перемещения собственного грузного тела в пространстве.
– Здравствуй, Бет, – сказал Уоррен из-за москитной сетки.
Бет взглянула на него как на пустое место. На ногтях её босых ног виднелись пятна ярко-красного лака.
– Сьюзен сказала, что ты приедешь, – ответила она наконец.
Уоррен не назвал бы эту фразу сердечным приветствием, но, зная соседку, решил, что на большее рассчитывать не приходится.
По дороге к дому Бет, стоявшему чуть менее чем в полумиле, он раздумывал, рассказывать ли ей о Джиме. Понятно, что долго скрывать присутствие ребёнка в доме не получится, а значит, рано или поздно Сьюзен тоже об этом узнает. С другой стороны, была вероятность, что слух дойдёт и до других ушей: например, до ребят с базы Хэнском или до их приятелей, всё ещё искавших свои ботинки и машину в лесах между Бедфордом и Путнамвиллом, а то, может, идо майора Оллистера, сейчас уже, наверное, раскусившего фокус с переодеванием. Об этом аспекте Уоррен, кстати, не подумал.
И теперь, глядя, как Бет рассматривает его сквозь москитную сетку, словно дурацкую назойливую муху, которую следовало поскорее прогнать, он понял, что не хочет упоминать о
