class="image" id="id81">
В молодости за красоту и любовь к женщинам его прозвали «Граф Лев». Как писала Мария Назимова, он был милым говоруном, «несколько картавил, и его вечный насморк придавал его голосу какую-то особенную привлекательность». С Марией Голицыной граф познакомился в гостях у племянницы Екатерины Васильчиковой – она была замужем за братом княгини Николаем Вяземским. Мария Голицына была несчастна в браке, а граф не мог остаться равнодушным к ее страданиям. Муж Марии, князь Александр Голицын, разбрасывался деньгами в прямом смысле слова: он кидал золото на улицу, чтобы толпились извозчики, и зажигал трубки крупными ассигнациями. Ему дали прозвище «Редкая вещь» – по названию модной оперы.
Богатый наследник, владелец двадцати четырех тысяч душ, Александр Голицын был на грани разорения, и его расточительность доводила жену до отчаяния. Так же легко, как он расставался с деньгами, князь согласился и на развод в 1802 году. Он даже обедал у графа и появлялся с бывшей женой в театре. А вот общество восприняло развод и новый брак Марии как чудовищный поступок. Разумовских не принимали, пока император Александр Первый не пригласил Марию на полонез на балу у главнокомандующего Москвы Ивана Гудовича – мужа сестры Льва Разумовского Прасковьи. «Общество стало заискивать расположение богатой графини, предвидя, что в ее доме будут даваться празднества, на которые все-таки жаль было бы не попасть», – вспоминала Мария Назимова.
Зимой Разумовские встречали гостей в своем дворце на Тверской, в том самом доме со львами на воротах, что упоминал Александр Пушкин в «Евгении Онегине». Неудивительно, что Граф Лев украсил вход своим символом – каменными львами «с огромными, отвисшими челюстями, будто окаменевшие вельможи, переваривающие лукулловский обед», как метко описал москововед Владимир Гиляровский. Дворец с белыми колоннами стоял покоем, то есть в форме буквы «П», но так он стал выглядеть только после 1812 года. Изначально это были небольшие каменные палаты. Их построил в 1780 году генерал-поручик Александр Херасков, брат известного поэта Михаила Хераскова.
После его смерти в 1799 году дом купил Петр Мятлев, петербургский банкир и камергер, а через семь лет продал его Льву Разумовскому. Палаты прятались в старом парке, который начинался от улицы Тверской и доходил до трех прудов – их выкопали еще в XVII веке в Патриаршей слободе, а поэтому так и назвали – Патриаршие. Сегодня о них напоминает Трехпрудный переулок. После 1812 года два пруда закопали и оставили только один. Именно тенистый парк и спас дом от пожара во время Отечественной войны, но его разграбили французы. Солдаты устроили в гостиной скотобойню, испортили паркет и шпалеры, вывезли картины и бронзовые скульптуры. Разумовские в это время уехали в Тамбовскую губернию.
Неизвестно, кто из архитекторов восстанавливал и переделывал дворец – его приписывают итальянцу Доменико Жилярди, мастеру ампира, и шотландцу Адаму Менеласу, можно сказать, семейному архитектору Разумовских. Предполагают, что Менелас перестраивал усадьбу до пожара, а Жилярди – после. Граф Лев успел пожить в новом доме после переделки меньше года – он умер в 1818 году. Мария Разумовская после шестнадцати лет счастливого брака глубоко переживала эту потерю. Детей у Разумовских не было, графиня уехала за границу, а дом на Тверской подарила брату Николаю Вяземскому, в гостях у которого и встретила свою любовь. Тот сдал дворец в аренду, в 1831 году туда переехал Английский клуб, и в доме со львами на воротах началась новая эпоха.
В те времена в Москве было четыре клуба: Английский, Немецкий, Дворянский и Купеческий. При этом, как писал Михаил Загоскин в книге «Москва и москвичи»[6], ни один из них не оправдывал своего названия: «В Дворянском клубе многие из членов не дворяне, в Купеческом не все купцы, в Немецком большая часть членов русские, в Английском едва ли наберется человек десять англичан». Тогда почему же Английский клуб? Дело в том, что его создали по примеру британских мужских клубов – сама идея принадлежала англичанину, и там следовали английским традициям для джентльменов. В клубе собирались аристократы из высшего света – отдыхали, обсуждали новости, играли в карты. Женщин в клуб не пускали.
Членство в Английском клубе означало высокое положение в обществе, и в него пытались попасть годами. «Бесконечный список кандидатов, из которых последнему надобно будет прожить лет сто, чтоб дождаться своей очереди», – вспоминал Михаил Загоскин. Устав ограничивал число участников – 600 человек, а поэтому в кандидаты записывались с рождения. Но принимали не всех. Новых членов клуба выбирали баллотировкой – в ящик кидали шары для бильярда: белые – за, черные – против. Набрал 2/3 голосов – получил билет, причем второго шанса не давали. Исключали только за неуплату годового взноса, а поэтому даже декабристы во время ссылки оставались членами клуба. Был им и философ Петр Чаадаев, даже когда его объявили сума-сшедшим.
Годовой взнос стоил 75 рублей ассигнациями в год, «то есть меньше двадцати трех копеек медью в день», по подсчетам героя книги Михаила Загоскина: «Если б какому-нибудь бедняку сказали, что он может за эту цену провести целый вечер как человек, получающий двести тысяч в год доходу, то он конечно бы подумал, что ему рассказывают сказку из «Тысяча одной ночи»». В Английский клуб ходила династия Пушкиных – не только великий поэт, но и его отец и дядя. Сюда заглядывали Петр Вяземский и Сергей Соболевский – сын Анны Лобковой, что жила в особняке в Козицком переулке, где мы с вами уже бывали.
«В Клубе вся Москва, со всеми своими причудами, прихотями, стариной… Кто был в Москве, знает Россию, – сказал Карамзин, – а чтоб узнать Москву – прибавить можно, – ступайте в Английский Клуб!» – говорил журналист первой половины XIX века Петр Яковлев в своем сборнике очерков «Записки москвича»[7]. Мемуарист Филипп Вигель описал портрет типичного члена клуба – правда, сделал это в своем стиле: язвительно и с сарказмом. Он говорил, что главная черта характера участников клуба – «уверенность в своем всеведении». Они важно рассуждали о том, чего не знали, и не боялись показаться невеждами, спорили с врачом о медицине и с артистом о музыке и ни с чем не соглашались, иначе бы признавали чужое превосходство.
Сам Филипп Вигель не был членом Английского клуба – его записывали гостем, когда он приезжал в Москву. Но не все участники спешили приглашать гостей, ведь нередко из-за этого попадали в неприятные ситуации. Гость ел устрицы и пил шампанское и не знал, что в клубе платят за обеды, ведь с него ничего не требовали – за все отвечал тот, кто его позвал.
