заклеймить человека… У меня нет доказательств. Может быть, к нынешнему времени это не имеет никакого отношения.
– Ты думаешь?..
Удивительно было слышать такие слова от Максима, обычно рассеянного. Он был озабочен.
– Что произошло? Расскажи.
– Пока не могу. Просто я считал, что если что-то не так, ты об этом скажешь. Я их заверил, что если ты с ним сидишь в баре, значит, всё в порядке, это всё равно что рекомендация…
– Какая рекомендация? Я не даю никакой рекомендации.
– Но ты с ним общаешься…
– Это совершенно ничего не означает. Это личное дело.
– Но если он стукач, какие могут быть личные дела?..
* * *
Это был первый случай, когда они решили встретиться не на работе. В парке, где в этот день было много народу, в открытом кафе, недалеко от прудов. Это место ей тоже было знакомо: когда-то они с Ларисой и Митей обсуждали здесь «Истоки и смысл русского коммунизма», что-то ещё…
Она смотрела, как люди заказывали вино и мороженое, слушала музыку и никак не могла освободиться от чувства раздражения и досады на собственные бесплодные размышления. «И почему – думала она, – он свалился на мою голову, почему через пятнадцать лет снова нужно думать о том, можно доверять этому человеку или нет?» Теперь ей казалось, что все эти годы оказались бессмысленными, оказались ненужными книги и знания, поскольку они ничего не изменили в жизни. Жизнь, казавшаяся долгим путём, вдруг сократилась до ничтожных размеров, в которых ничего серьёзного и важного не могло уместиться. Наверное, мы ходим по кругу, думала она, если вот так, как много лет назад, она беседует с Охотиным, который не может предложить ей ничего другого, как только вспомнить легенду о Великом Инквизиторе. Наверное, мы живём в перевёрнутом мире, подумала она, если такие люди так спокойно, благополучно и неуязвимо чувствуют себя в нём…
В момент её размышлений о перевёрнутом мире у входа в аллею появился Сергей Охотин. Она узнала его издалека. Он направился к тому столику, за которым они договорились увидеться, огляделся. Он не видел её, но наверняка был уверен, что она здесь.
«А может быть, он не виноват?» – вновь задала она себе вопрос с надеждой, что кто-то другой скажет ей, подтвердит, что он не стукач и не осведомитель, что он ни в чём не виноват, что вообще никто ни в чём не виноват, что всё, возможно, хорошо, и не надо ни о чём беспокоиться.
Она смотрела на силуэт. И вдруг ей открылась одна примитивная, как исторический материализм, истина. Это была интуиция, обострившаяся с тех пор, когда они поняли, что Сергей Охотин всех предал. Ирина никогда не избавится от ощущения, от бесспорной уверенности, что это он. Чувство, похожее на неприязнь, но только похожее, а на самом деле какое-то другое, живёт в ней независимо от неё. От этого чувства избавиться невозможно, и логика перед ним бессильна. Ей стало понятно это за несколько мгновений, пока он приближался, и всё рухнуло. Рухнула очередная иллюзия, которая вырастала на её глазах все эти дни; иллюзия, которую она возводила собственными руками. Она смотрела, как он приближается, и ей становилось ясно, что всё, что он ни делает, напрасно. Она поняла, что напрасно пыталась обмануть себя. Напрасно и он пытался обмануть её, хотя сделать это было нетрудно.
У неё не было никакого сомнения, что это он, тот самый Охотин.
И вместо того, чтобы направиться к нему, она отступила назад, в тень деревьев, она уходила в глубь парка, в полумрак, чтобы неведомыми тропинками выбраться отсюда и постараться поскорее забыть о сегодняшнем дне.
* * *
На следующий день в редакции её ждали плохие новости. Заместитель начальника, встретивший её на лестничной клетке, быстро и как-то растерянно сообщил, что с сегодняшнего дня Охотин будет в редакционной коллегии. Более того, он привёл в редакцию ещё одного сотрудника. Ошеломлённой Ирине он рассказал о том, что Максим и ещё несколько ребят уволены. Такие произошли изменения, сообщил он, что лучше не задавать никаких вопросов, потому что ответить на них невозможно.
Охотин подошел тихо. Он осторожно отодвинул стул и аккуратно сел. Он улыбался.
– Я ждал тебя, но ты не пришла. Что-то случилось?
– Нет.
– Я надеюсь, мы сработаемся.
– Нет.
– Почему?
– А ты не догадываешься? Неужели тебя ничего не беспокоит? То, что было пятнадцать лет назад?
– Я не понимаю, о чём ты, – сказал он. – И что же было?
Она поднялась, чтобы уйти. Он догнал её в коридоре.
– Напрасно ты спешишь, – сказал он. – Ты так и не поняла ничего. И Олег, я думаю, ничего не понял. Сейчас другое время. Тех ценностей больше нет, зачем вы за них цепляетесь?..
– Для чего ты здесь появился? – спросила она.
Он раздражённо шлёпнул ладонью по перилам.
– Вот чёрт! Я никак не могу понять, что за странная у нас страна! Мы встречаемся через десятки лет, мы давно не виделись, мы старые друзья, в конце концов, и тебе больше не о чем спросить меня, как только о том, зачем я здесь оказался?
Он перевёл дух и продолжил:
– Знаешь, я часто думал, хотя я далек от философии и вообще не знаю, зачем она нужна… Но я думал, почему у нас всегда одно и то же? Даже если что-то меняется, так это только внешне, а внутри всё одно и то же, как десять лет назад, как двадцать лет назад, как тысячу лет назад. Ну, чайник электрический на кухне появился и телефон мобильный. А больше ничего не изменилось. О чём вы говорили с Олегом, после того как начались другие времена? Неужели о философии?.. Или о стукачах? Да, тогда я просто испугался. И я предупреждал Олега, что я не смогу. Я попросил его отдать ключи и не пользоваться моей квартирой, это небезопасно… До этого у меня был тяжёлый разговор с отцом, и он предупредил меня, что ему уже звонили и что могут быть неприятности… Да, я всё рассказал тогда. Я боялся и вообще ничего не понимал… Философия – это хорошо и интересно, но перспектива провести в лагере лучшие годы… Сами-то вы как бы себя повели, если бы до вас дошло? Вы даже не понимаете, как вам повезло тогда. Вас оставили в покое, а могли бы не оставить… А здесь, – сказал он вдруг спокойно, – я по своим делам. Я надеялся, мы найдём общий язык. Я думал, вы уже по-другому смотрите на то, что я тогда сделал. Я
