школе более тридцати лет назад. Мы поговорили с пожилой вахтёршей в гостинице, которая помнила очень многих людей и училась когда-то в этой единственной школе.
Никто из них не помнил учителя с такими именем и фамилией, которые мы назвали.
В сельской школе такого человека не было никогда.
* * *
На следующее утро мы стояли у входа в архив – деревянного, потемневшего от времени здания с полуразвалившимися ступеньками.
– У вас есть разрешение? Кто вы и откуда? Документы у вас есть?
– А что, это так важно? Сейчас всё открывается. Все архивы становятся достоянием… народа, – последнее слово Дима произнёс с натяжкой.
– Это у вас там, в Москве, они чем-то становятся. А у нас пока всё по-старому. Я никаких распоряжений не получал. Если направления нет – ничем помочь не могу! Если мне из области позвонят, тогда я ещё подумаю.
Краеведческий музей оказался более приветливым. Занимал он, правда, всего две маленькие комнатки в маленьком кирпичном домике. В одной стояли чучела птиц, очевидно, когда-то водившихся в этих краях, в другой располагались стенды с фотографиями и вырезками из старых советских газет.
Некоторые стенды были пусты.
Маленькая полная женщина, дежурная музея и она же экскурсовод, вела нас от экспоната к экспонату, не скрывая, со своей стороны, любопытства к нам.
Во второй комнате в центре большой экспозиции была помещена фотография темноволосого, красивого человека средних лет с прямым открытым взглядом и с ироничной улыбкой. Мне показалось, что я где-то видела его.
– Это гордость нашего края, Аркадий Николаевич…
Она назвала фамилию Димы.
Казалось бы, в этом не было ничего удивительного: многие жители поселка носили эту фамилию.
– Этот человек стоял у истоков советской власти в нашем районе, – продолжала она холодным бесстрастным голосом. – Сначала комиссар, рядовой работник ВЧК, он возглавлял борьбу с контрреволюцией в наших местах. Потом принимал активное участие в раскулачивании. Его жизнь оборвалась трагически в сорок шестом году…
Она прервала заученную речь и уже спокойнее добавила:
– Но теперь мы всё переделываем. Из области приказ поступил: перестройка. И мы его вещи отправили пока в закрытый фонд, оставили только фотографии. Но если вам интересно, у нас тут есть один местный собиратель архивов, который может многое рассказать…
– Нет, погодите, – прервал её Дима. – Расскажите ещё что-нибудь.
Дима упёрся взглядом в фотографию.
Он был очень похож на Аркадия Николаевича.
* * *
Мы остановились у оврага. Бабка в тёмном, натянутом на лоб платке, пыталась перевести через мостик козу. Коза упёрлась, и бабка, ругаясь, дергала за веревку. Дима подошёл к ней и хотел помочь, но бабка отстранила его, окинув удивлённым взглядом, словно инопланетянина.
– Скажите, бабушка… – Дима немного смутился. – Вы давно здесь живете?..
– Давно?.. Всю жизнь живу.
Она улыбнулась, прощая наивность вопроса.
– А вы не помните… – он вдохнул и выпалил: – Аркадия Николаевича… – и назвал свою фамилию.
Казалось, это стоило ему большого труда.
Бабка пристально смотрела на него, словно пытаясь понять смысл слов, и Дима повторил свой вопрос.
Прошла минута, и лицо бабки оживилось.
– Аркашку? – Очевидно, столь резкий экскурс в прошлое был для неё неожиданным. Дима не учитывал, что не все люди, подобно ему, проводят часы над учебниками по истории. – Как же, помню. Гад он был. Сволочь. Он там, на Красной балке, людей расстреливал. Они с Колькой Тимохиным с револьверами приезжали, зерно вывозили. – И она выругалась. – Колька вон там живёт, в крайнем доме, тихий стал.
Она выплеснула ещё несколько ругательств и погрозила кулаком в ту сторону, где жил Колька Тимохин.
Дима отошёл. Бабка ещё некоторое время пристально рассматривала его, потом спросила:
– А тебе на что?
Наш интерес всё же насторожил её. Она пошла дальше, уводя за собой козу и продолжая ругаться в адрес Аркашки и Кольки Тимохина.
Дима был обескуражен.
– Вот это да, – пробормотал он. – Но может быть, она что-то путает?
И добавил:
– А почему она так пристально рассматривала меня?..
* * *
Мы нашли того, кого бабка назвала Колькой Тимохиным. Небритый старик сидел на деревянном табурете в углу неубранной кухни. На столе стояла огромная пепельница, заваленная доверху окурками. Стол был накрыт рваной клеёнкой, из-под которой проступали тёмные углы. Пыльные окна были наполовину задернуты выцветшими ситцевыми занавесками. Из кухни была видна комната, где стояли тяжелый дубовый шкаф, круглый стол и диван с провалившейся спинкой.
– Вашу перестройку я в гробу видал, – сказал старик. – Я этот «Огонёк»… – он выругался, – только по назначению использую. Аркашка хороший парень был, его бы сейчас сюда… Он бы скрутил рога этой чёртовой перестройке! Никто бы не посмел красный флаг снимать!
Старик передвигался медленно, к тому же плохо слышал. Он не расслышал вопроса:
– А как он погиб?
Дима подошёл к нему вплотную и повторил вопрос прямо в его волосатое ухо.
– Не знал я никого! – старик отшатнулся. – Никого не помню!
Мы вышли из его дома.
* * *
Вечером мы поссорились. Мы сидели в гостиничном номере, пили чай из гранёных стаканов и говорили друг другу резкие слова.
– Ты никогда не хотела понять меня. Тебе безразлично то, что я делаю! Ты могла бы не ездить со мной, не обязательно было оказывать мне такую милость. Зачем тебе теперь узнавать это всё? Теперь у тебя есть все шансы поступать так, как хочешь. Теперь ты можешь продолжать упрекать меня, что я не могу ничего, а теперь ещё и за это! Ты можешь уезжать, а я останусь здесь и всё узнаю!
– Ты возомнил о себе невесть что, – отвечала я ему в том же резком тоне. – А каким ты хотел видеть своего деда? Мучеником? А откуда взялись те, кто расстреливал? И куда они делись? Просто ты не хочешь принять то, что есть. Ты не ожидал этого? А почему твой отец не рассказал тебе всё? Берёг твою нервную систему?..
Он ушёл. Он выскочил куда-то в темноту, хлопнув дверью.
* * *
Я сижу у окна и смотрю на то, что происходит на улице. Там, около магазина, толпится народ. В основном мужчины. Они пьют водку прямо из горлышек бутылок. Некоторые из них падают прямо там, у дверей магазина. Кто-то кого-то оттаскивает. Они ругаются матом. До меня доносятся обрывки фраз. Что здесь произошло? Кто тут жил, и где я раньше видела все это? На картинах Брейгеля, или ещё где-то в средних веках, откуда мы так спешили сбежать в современность? Кто эти люди? Наверное, здесь должны бродить шуты и развлекать людей. А там, по дорогам, ходят прокажённые. Нам
