меня в его словах.
– Нет, не только, – он откидывается на спинку стула. – Я считаю, что нужно больше думать о будущем, чем о прошлом. Надо, по возможности, смотреть вперёд, а не назад. Тем более Диме. Он всегда почему-то интересовался прошлым и забывал, что впереди тоже что-то есть. Мне бы этого не хотелось. Но, к сожалению, он так устроен. Наверное, поэтому он захотел стать историком. А я, – добавил он, немного понизив голос, – я считаю, что надо уметь забывать. Хотя тебе, наверное, тоже покажутся странными такие слова.
– Иногда надо, – отвечаю я растерянно.
Он никогда не узнает, как его слова попали в цель. Он не узнает, что именно так я пыталась забыть Диму все эти месяцы и почти достигла успеха. Он никогда не узнает, что я соглашаюсь ехать с Димой всего лишь по какому-то загадочному чувству тревоги за него, но никак не из-за любви, как, должно быть, полагает Михаил Аркадьевич.
– А что известно о вашем отце? – осторожно спрашиваю я.
– Ничего не известно, – мрачно ответил он, и мне стало понятно, что он не хочет продолжать разговор.
Запыхавшийся, прибежал Дима.
Мы решили ехать через неделю.
* * *
Вся зловредность обстоятельств этой поездки начала проявляться с её первого дня, когда поезд тронулся с Ярославского вокзала и за окнами замелькали очертания московских пригородов, утонувших в зелени.
Говорить о политике с первых минут путешествия и выяснять «идеологическую платформу» собеседника стало той роскошью, какой мы были лишены прежде.
– Ты мне не рассказывай про Карла Великого, – обрывает сосед Диму. – Это всё от них пошло. С запада. И демократия, и фашизм, и коммунизм… Вот была у нас монархия, был царь, – и был порядок.
– Всякий строй изживает себя, – усмехнулся Дима. – И монархия тоже. Новые исторические обстоятельства требуют новой политической системы.
– Нет! – сосед заводится ещё сильнее. – Ничего не должно меняться! Ты мне лучше скажи, почему все плакали, когда Сталин умер? И я тоже плакал.
Дима не отвечает. Вероятно, он рад, что тогда его ещё не было на свете, а иначе ему бы тоже пришлось плакать вместе со всеми, а это для него было неприемлемо.
Разговор затягивается надолго. Наш сосед выходит на станции Сутулово, и мы остаемся одни.
– И всё-таки, – не унимается Дима, – почему я выбрал медиевистику? Зачем она нужна?..
По радио звучал популярный шлягер «Я сегодня не такой, как вчера…».
Вечером, закрывшись одеялом с головой, я думаю над тем, как же объяснить Диме, что произошло. «Я хочу покоя и определённости. А с тобой очень неспокойно. Мне и с собой неспокойно, а с тобой в сто раз неспокойнее…»
И я засыпаю под стук колёс, который отдаётся мерным тактом моих мыслей: «хочется покоя… покоя… покоя…».
* * *
Утро было прохладным. Повеяло близостью севера, ощущением сурового края, которое в Москве испытать невозможно.
Нам предстояло сделать пересадку на другой поезд и углубляться ещё дальше, ещё севернее. Только к утру следующего дня мы добрались до нашей станции. Здесь – ещё одна пересадка на автобус и два часа тряски по грунтовой дороге в пыльном салоне, чтобы наконец увидеть посёлок, куда Дима так стремится.
По дороге Дима рассказывал мне скудную историю своего отца.
– Из всех близких родственников осталась только его двоюродная сестра, если она, конечно, ещё жива. Отец уехал отсюда после смерти его матери, когда ему было пятнадцать лет, и с тех пор только один раз сюда возвращался. Что касается деда, знаю только одно: он был сельским учителем, был арестован после войны. Наверное, умер в лагере или был расстрелян.
– Как ты собираешься искать? – спрашиваю я.
– Прежде всего, поговорю со своей тётей. Узнаю то, что известно ей… А потом… посмотрим. Дед был арестован, когда отец был ещё ребёнком. Отец не помнит или не хочет вспоминать. Он постарался всё забыть, и это ему удалось. Я его понимаю, ему было трудно. Ему пришлось всё забыть, иначе было бы ещё тяжелее. Я не могу винить его.
* * *
Мы обошли посёлок за сорок минут. В центре, на площади, стояла доска почёта, на которой не было ни одного портрета. Вождь на постаменте, указывающий направление пути, возвышался над пыльной площадью. Почта, здание райкома. На холме за окраиной находилась разрушенная церковь, где теперь располагался склад стройматериалов.
Мы обошли посёлок от начала до конца, мы прошли его вдоль и поперёк, и только когда вышли к реке, Дима остановился и сказал: «Вот здесь мы были. Здесь мы проходили, я помню».
Мы спустились к реке, и оттуда Дима стал вспоминать путь – вверх по тропинке, до крайнего дома.
– Вот я и нашёл, – сказал он. – А отец беспокоился.
Бревенчатый дом с высоким крыльцом был закрыт.
Мы ещё раз обошли посёлок и отыскали гостиницу – деревянное двухэтажное здание, чем-то похожее на барак, со скрипучей лестницей на второй этаж.
– Вы случайно не с группой геологов? – спросила пожилая женщина, исполнявшая обязанности администратора и кастелянши одновременно. – А то вот только вчера уехали.
– Нет, – важно ответил Дима. – Мы историки.
Отсутствие жизненного опыта выдавало его. Каким ещё историкам нужно ехать сюда?
– Тогда вам надо будет зайти в райком, – сказала она настороженно. – А потом вас направят в краеведческий музей, но у нас там сейчас ремонт. Всё переделывают.
– А архив у вас есть? – спросил Дима.
– Есть, – сказала она. – Только вас туда не пустят.
Мы заняли два разных номера – они оба были пусты, и в каждом было по шесть коек.
– Никогда не жил в такой гостинице, – сказал Дима. – Хотя я вообще никогда не жил в гостиницах.
Оставив вещи, мы пошли досматривать посёлок. Мы шли по скрипучим деревянным тротуарам, мы рассматривали домики за деревянными заборами, и нам становилось всё веселее – как будто здесь повеяло той свободой, о которой в Москве пока что только говорили. Нам некуда было спешить, и никому до нас не было дела. Шум перестройки не доносился до этих мест.
Где-то вдалеке, на берегу, паслись коровы. По посёлку бегали худые злобные собаки.
* * *
Мы побеседовали с некоторыми пожилыми жителями посёлка. Мы узнали, что на расстоянии десяти километров отсюда, в лесу, есть Красная балка – место, где в прежние времена расстреливали людей, причём не только из этого посёлка, – их привозили из разных мест. Об этом здесь говорить не принято. В посёлке же раньше была тюрьма: одноэтажное здание за оврагом, где сейчас находилась лесопилка.
Мы нашли некоторых старых учительниц, которые помнили тех, кто работал в
