Малу (жестко). Первый раз про это слышу.
Кило. Может, перекинемся в картишки? (Достает и приносит карты, лежавшие на одной из балок.)
Макс. С удовольствием.
Малу. А я не умею играть в карты.
Кило кладет колоду на место.
Макс (кричит). Жан-Мари — вот как его звали! Да, точно. У него еще было какое-то прозвище. Сейчас… Ах, да, Слюнявый! Потому что, ты помнишь, Малу, он вечно распускал слюни. По подбородку у него всегда текла слюна, и он вытирал ее рукавом, вот так (показывает), и рукав у него постоянно был мокрый. А если слюна все-таки капала ему на куртку, он получал пинок от отца. Папаша его тоже работал тут на заводе, этого мальчонку нельзя было оставлять без присмотра. Я как сейчас вижу их обоих возле свекломойки: отец сует Жану-Мари в рот кусок хлеба и дает запить вином. Верно я говорю, Малу?
Кило. Послушай, зачем ты рассказываешь нам все это?
Малу (подойдя к Максу, произносит свистящим шепотом). Ты же обещал! Обещал, что не будешь вмешиваться в мои дела и пакостить мне.
Макс. Как ты думаешь, Кило, сколько лет было Жану-Мари?
Кило. Откуда мне знать? Да мне это и неинтересно.
Макс. А ты как думаешь, Малу? Сколько лет можно было ему дать?
Малу (нерешительно). Лет двадцать?
Макс (смеется). Ну нет, и ты это отлично знаешь, девочка моя! Ему было всего четырнадцать, и ровно столько можно было ему дать. Летом он даже ходил в коротких штанишках.
Кило. Тот самый Жан-Мари?
Макс. Тот самый Жан-Мари, четырнадцати лет от роду, гнилой насквозь, как персик. Каждое утро он приходил на завод, держась за руку отца, а стоило однажды отцу выпустить его руку, как малец влил в себя целую бутылку можжевеловой водки и удрал. А потом прыгнул в известковую печь. Он был совсем ребенок. Мы все, даже я, гладили его по наголо обритой голове. И ты тоже иногда это делала, верно, Малу? Ребенок, кучка мяса и костей, которой суждено было сгореть.
Кило (обращаясь к Малу). Это правда?
Малу (Максу). Ты сказал, что больше никогда не причинишь мне зла. Что навсегда оставишь меня в покое.
Кило. Я ведь тебя ни о чем не спрашивал, мне совсем не хотелось знать, кто был у тебя раньше. Ты мне сама о нем рассказала, просто так, ни с того ни с сего. Зачем же, если это неправда?
Малу. Да у меня ничего не было с этим Жаном-Мари, мне и смотреть-то на него было противно.
Кило. Зачем же тогда ты о нем рассказывала? (Ходит взад-вперед.) Наверно, подумала: наплету этому толстомордому детских сказок, чем глупее, тем лучше, он ведь все проглотит.
Малу. Нет. Я так не думала…
Кило. А что же тогда?
Малу. Я это сочинила…
Макс. Но, милая Малу, зачем же было сочинять, зачем пудрить парню мозги? Ведь вы стали такими близкими людьми. После всех этих проведенных вместе ночей.
Малу. Потому что… сама не знаю. А в сущности, что тут дурного? Если человек что-то сочиняет, просто так, для собственного удовольствия, потому что это звучит красиво и печально, потому что это похоже на то, что случилось на самом деле, но только ты как бы смотришь на все издалека, как бы видишь это в кино. Когда я сочиняю, я и сама становлюсь другой, совсем не той тварью на мокрой соломе, с давно не мытыми волосами, высохшей кожей и грязными руками, какой я стала сейчас… Да, я все это сочинила…
Кило. Значит, у тебя не было никакого возлюбленного… в прошлом году?
Малу. Нет, был… но другой.
Кило. Кто же? (Видит, что она не решается ответить, а Макс улыбается.) Можешь говорить при Максе, я его не стесняюсь.
Малу (Максу). Пожалуйста, уйди. Ты уже вволю повеселился, получил удовольствие. А теперь уходи.
Макс. Но почему?
Малу. Потому что я тебя прошу.
Макс. На дворе холодно.
Малу. Сходи-ка в промывочную и возвращайся через час. Ну, хотя бы через полчасика. Я сделаю все, чего ты потребуешь. Ну пожалуйста!
Макс. Ты уже можешь не так много, девочка моя. Что ты успеешь сделать? Сезон-то окончен.
Кило. У тебя ничего не было с Жаном-Мари, тебе даже смотреть на него было противно, а мне ты сказала, что это был единственный мужчина, который для тебя что-то значил. Теперь же выясняется, что у тебя был совсем другой. Как все это понимать? Объясни. Как мне разобраться в этой путанице? Кто же все-таки был этот человек, который что-то значил для тебя, среди дураков, которые согласились здесь работать, среди этого отребья, съехавшегося сюда со всего света?
Макс. Может, все они что-то значили для нее.
Кило. Как это все? Это ты, ты разворошил прошлое, чтобы сбить меня с толку. Заткни-ка лучше пасть. Я спрашиваю не тебя, а ее.
Макс. Зачем так волноваться, мой мальчик? Сезон окончен, послезавтра мы отправимся домой.
Малу. Но ты обещал, ты клялся жизнью своей матери.
Макс. У меня нет матери, я подкидыш.
Малу. Зачем это тебе понадобилось?
Кило (с горячностью). У вас там какие-то секреты, а я ничего не понимаю. Ну говорите же, наконец.
Макс. Мы говорим. Мы только и делаем, что говорим.
Кило. Но разговоры-то все пустые. Или вы меня дурачите, или нарочно говорите загадками, вроде тех старух, которые играют в карты в кафе: «Бубны люди умны», «Ни козырей, ни мастей, нечем масти убить».
Малу. Кило…
Макс. Придержи язык. (Макс подходит к Бобеку, встряхивает его.) Va-t-en, Minne ne vient pas[249].
Бобек. Non?
Макс (подталкивает сонного Бобека к двери и, подойдя к Кило, говорит тихо). Так же как Жан-Мари — всего лишь кучка мяса и костей, так и Малу — всего лишь кучка врак. Ты совсем не знаешь женщин, Кило, и я скажу тебе, в чем дело. Ты слишком честен. Ты смотришь на окружающих и всему веришь. И прямо, без уверток, говоришь все, что думаешь. Такие люди — большая редкость. Но они, женщины, этого не ценят. Самое приятное для этих бездельниц — они ведь не работают, надо же чем-то себя занять, — это вскружить голову такому наивному толстяку, как ты, наплести ему всяких врак, чтобы он плясал под их дудку, пока им самим не надоест, а тогда они бросят его.
Кило. Что верно, то верно. Стоит тебе появиться поблизости, как женщины меня бросают.
Макс. Вот именно. Я забочусь о тебе, стараюсь открыть тебе глаза, если ты сам не замечаешь, как играют тобой эти хищные кошки.
Кило. Как только ты появляешься рядом со мной, а появляешься ты непременно, выясняется, что меня обманывают. Так бывало и раньше. Я бегал за Жанной из Поместья, и она была не против, даже собиралась за меня замуж, и тут являешься ты, открываешь пасть — и фонтаном полились разоблачения, словно пиво из бутылки.
Макс. Потому что ты всегда нарываешься на женщин определенного сорта.
Кило. Малу совсем не такого сорта, как Жанна из Поместья!
Макс. Думаешь? А ты спроси у нее самой. Ну, спроси! Чего же ты ждешь?
Кило. Ну, это уж чересчур! Пусть она мне наврала про слюнявого молокососа, который будто бы был ее возлюбленным, пусть у нее был другой мужчина, про которого она не хочет говорить, но ведь это не означает, что она такая же проститутка, как Жанна из Поместья, которая штукатурилась почем зря и которая спала со всеми деревенскими мужиками в округе. Может, это шутка? Ну скажи, Малу? Это вы с Максом просто придумали, чтобы припереть меня к стенке и выставить на угощение в кафе — в честь окончания сезона, просто прощальный розыгрыш, чтобы посмеяться надо мной на отвальном вечере? Я-то в отличие от вас не умею смеяться над такими вещами. Я уже не в том возрасте…
Макс. Ну, мы не в кафе, а до отвального вечера еще далеко. И к тому же мы вовсе не шутим, посмотри, разве я смеюсь, разве Малу смеется?
Кило. Малу! Ну скажи же что-нибудь. Что бы ты сейчас ни сказала, я тебе поверю.
Раздается гудок.
В прошлом году ты любила одного человека, он упал в известковую печь, и после этого ты точно с цепи сорвалась, пустилась во все тяжкие, такое иногда случается с девушками, а потом ты заболела. Так ты мне рассказывала. А теперь вот он… говорит такие вещи…
Макс. Ах ты, большой ребенок, веришь только тому, что говорится вслух; но есть и нечто тайное, такое, к чему страшно прикоснуться, и ты знаешь об этом, ведь оно — на дне твоего сознания, прислушайся к тайному голосу, или, может, ты не хочешь слышать его?
Кило. Да, я слепец. Но то, что ты сказала мне, Малу, все-таки может оказаться правдой. Может, несмотря ни на что. Пусть я дурак и слепец, но я верю, что это может оказаться правдой и ее можно пощупать, взять в руки и сжать, как ком свекловицы. Ну скажи же что-нибудь. (С горячностью.) Все врут мне!
Макс. И ты тоже врешь. Ты избегал меня, проводил все время с этой девкой, ластился к ней, как глупый марципанный поросенок, лежал с ней на соломе, я же видел это собственными глазами, когда вошел сюда. И ты все время обманывал меня, когда я спрашивал, как прошел день, что ты делал, ты ведь ни словечком не обмолвился про это. Послушай, я не могу тебя обманывать, сроду не обманывал тебя. Я не хочу, чтобы и ты стал ее жертвой. В прошлом году эта тощая сучка спала со мной. Тот мужчина, которого она не решилась тебе назвать, был я.
