Когда друзья вернулись в корчму, народу там заметно поубавилось. Преступников, очевидно, уже уволокли в погреб, кто-то побежал за стрельцами, а кто-то, подобно Савве и Полкану, спешил убраться от греха подальше. За столом сидел в одиночестве Егорка и говорил сам с собой рыдающим голосом:
– Как мог Аникий убить отца? Он же крестил меня! Батюшка любил его, как родного! А Нечай? У него же все из рук валилось, а отец неумеху не прогонял из-за деток его малых! Вот как, значит, люди за добро платят?
Полкан бесцеремонно пихнул в плечо страдающего купеческого сына и сказал:
– Нам пора в путь. Давай, выполняй свое обещание.
– Обещание? – не понял Егорка.
– Ты прилюдно пообещал отдать мне все, что я пожелаю, коли у меня получится сыскать убивцев отца твоего. Так вот я желаю взять тех двух жеребцов, коих твой покойный батюшка и Аникий вели на продажу.
Егорке такое предложение явно не понравилось. Но что было делать, если он прилюдно поклялся крестом Господним.
– Кони не токмо мои, но и Аникеевы, – сделал парень слабую попытку возразить.
– Ему кони и деньги уже не надобны, – напомнил Полкан.
Егорка вздохнул с сожалением:
– Ладно! Куда же деваться? Берите!
Друзья быстро подхватили вещи и выбежали во двор. Там Полкан уверенно направился в конюшню, откуда вывел одного за другим двух замечательных коней, ничуть не хуже тех, которых друзья оставили в Козьмодемьянске – одного серого в яблоках, другого вороного.
– Ух, ты! – воскликнул Савва, глядя восхищенно на вороного жеребца. – Ну, прямо вылитый мой бывший конь! Я его тоже Воронком стану кликать.
– Седлай его скорее, Саввушка – обеспокоено сказал Полкан. – А то вот-вот стрельцы явятся.
Друзья не зря торопились. Едва успев покинуть постоялый двор, они увидели приближающихся справа стрельцов. Полкан повернул коня налево, Савва сделал то же самое.
Они выехали из города, миновали посад, и когда добрались до леса, Савва заговорил с другом:
– Почто от твоего порошка на моих руках пятна не появились? Я же вчера Федота Доброва, упокой Господи его душу, в Волгу спихнул.
Полкан усмехнулся:
– От того порошка, что был на твоих руках, ни у кого ничего не будет, а от порошка, насыпанного на руки Аникию, даже у самого благочестивого человека поначалу появится свечение, потом выступят пятна.
– Так ты разные порошки насыпал, – догадался Савва.
– Разные. Когда я узнал от тебя про убийство Ефима, то стал раздумывать, как нам быть. Словами доказывать свою правоту трудно: люди больше видимости верят. Вот я и решил обморочить всех порошками своими.
Савва был восхищен сметливостью друга.
– И как у тебя все получилось здорово! Мы не токмо вышли сухими из воды, но и добрых коней задаром приобрели.
Глава 11
Ссора
Кони, действительно, были добрые – они быстро домчали двух друзей от Нижнего Новгорода до села Павлов Перевоз на реке Оке. Переночевав на постоялом дворе, Савва и Полкан отправились утром на торжище – купить кое-что и просто немного расслабиться.
Поскольку село находилось на торговом пути, здесь было полно разнообразных товаров. Русские купцы привезли кожи, льняные полотна, пеньку, дорогие восточные вещи. Казанские татары предлагали коней и оружие. Представители сибирских народностей и пермяки утопали в пушистых мехах. Мужики продавали рыбу, мед, сало и прочую снедь.
Жители Павлова Перевоза больше толкались и глазели, чем покупали, однако продавцы отнюдь не оставались в накладе: они что-то приобретали друг у друга, что-то меняли. Радость и довольство царили повсюду. Потускневшее к концу лета, но еще теплое солнце благословляло своими лучами кипящую на берегу Оки жизнь. Даже те, у кого не было денег, чувствовал себя счастливыми, а уж, кто держал в руках хотя бы монетку находился на вершине блаженства.
Зазевавшийся Савва едва не сбил с ног убогого старика в грязном изодранном рубище. Отскочив в сторону, нищий воззрился взглядом полным ненависти и страха на Полкана, а тот заметил с усмешкой:
– А ведь ты, Фрол, говорил, что никогда не разоришься.
Полкан зашагал дальше, а нищий горько заплакал.
– О чем страдаешь, отец? – жалостливо спросил Савва.
Старик всхлипнул:
– По тебе, чадо, страдаю по твоей загубленной душе плачу!
– Неужто ты меня знаешь? – удивился юноша.
Убогий метнул короткий взгляд в сторону удаляющегося Полкана и проскулил:
– Знаю, сынок, знаю! И скорблю о погибели твоей. Доведешь ты себя до пламени адского, коли не расстанешься с лукавым, принявшим образ смертного человека.
– Ты о друге моем говоришь? – растерялся Савва.
– О нем проклятом! О нем нечестивце! – воскликнул старик, осеняя себя знамением. – С нами крестная сила! Лишь ты сам, человече, способен отдать душу бесу на растерзание. Но и тогда милость Господа беспредельна. Покайся, чадо! Обратись к Отцу Небесному за спасением!
Испуганный Савва поискал глазами друга и нашел его подле оружейной лавки. Полкан держал в руках и внимательно разглядывал кинжал в золоченых ножнах.
«Добрый клинок – нам он пригодится», – машинально подумал Савва и обернулся к своему собеседнику. Однако старик уже исчез.
Юноша растерялся. Слова нищего подействовали на него удручающе, заставив разволноваться. В таком смятенном состоянии он приблизился к другу.
– Куда ты подевался? – брякнул Савва, первое, что пришло ему в голову.
– Никуда, – отвечал Полкан сквозь зубы. – А ты, я гляжу, нашел себе нового товарища. О чем ты с ним беседовал?
Сжавшись под острым взглядом друга, Савва промямлил:
– О людях на торге.
– Не лги мне. Я ведь тебя насквозь вижу.
Полкан отдал торговцу деньги и забрал кинжал.
– Пойдем, Саввушка, потолкуем.
– Пойдем, – кисло откликнулся Савва.
Они нашли на берегу Оки место, где людей почти не было, и лишь детвора возилась у самой воды.
– Так что тебе сказал убогий? – настойчиво осведомился Полкан.
– Он назвал тебя лукавым в человеческом образе! – выпалил Савва. – А еще молил меня на губить свою душу!
Полкан мрачно усмехнулся:
– Благочестивым стал Фролушка с той поры, как обнищал, а прежде он ни в чем не знал удержу. Я семь лет назад посоветовал ему от сумы не зарекаться – вот он и зол на меня.
– Ты предрек ему разорение?
– У меня с языка сорвалось, а получилось, что предрек.
«Что бы у Полкана с языка не сорвалось, все сбывается», – отметил про себя Савва и проговорил дрожащим голосом:
– Почто ты, Полкан, в храм Божий не ходишь? Да и я туда ни ногой, как с тобой спознался.
– Кто же тебя туда не пущает?
Действительно, Полкан вовсе не запрещал другу посещать храм, просто Савве постоянно что-то мешало – дела, заботы, усталость. Однако человеку трудно признать собственную вину – ему гораздо легче обвинить кого-то другого.
– Может, ты и впрямь с лукавым знаешься? – рассердился юноша. – Я о том еще в Орле слыхал да не поверил, а нынче мне беспокойно стало: коли люди правы, то и моя душа губится!
– Что же ты, Саввушка, токмо нынче о душе вспомнил? – едко спросил Полкан. – Почто ты о ней не думал, когда чужую жену ласкал, отцово добро проматывал, с татями пировал да Федота Доброва в Волгу толкал?
– Все из-за тебя случилось, – обиженно возразил Савва.
– За свои грехи я сам ответ держать стану и ни на кого их не буду сваливать.
Савве пришлось признать правоту друга:
– Да, Полкан – я сам в своих грехах виновен, и нет мне прощения. Поди, батюшка мой, святой человек Фома Грудицын, денно и нощно переживает из-за сыновых грехов?
Еще больше нахмурившись, Полкан сказал жестко:
– Случилось мне побывать в Устюге Великом, и рассказали мне там люди добрые о том, как твой «святой» батюшка в самое лихолетье утек из города, прихватив с собой злато-серебро родного братца. Выходит, почтенный Фома Грудицын на ворованные деньги начал торговое дело в Казани.
У Саввы мороз пробежал по коже.
– Не может быть! Ты напраслину на отца моего не возводи!
– Хочешь проверить? Поезжай в Великий Устюг! Токмо ты там скрой свое имя, иначе почтенный Евлампий Грудицын на грех соблазнится и порешит тебя, вспомнив, как с ним обошелся твой отец. Когда Фома Грудицын лишил своего братца последнего гроша, у Евлампия жена и сын померли с голоду.
Полкан говорил так уверенно, что Савва перестал сомневаться в его правдивости. Юноша попытался заступиться за отца:
– Пущай мой батюшка и согрешил, но он двадцать лет свою вину заглаживал праведной жизнью.
– Заглаживать-то он заглаживал, а от серебра-злата ворованного не отказался и о родичах, оставленных на верную гибель ни разу не вспомнил.
Савва продолжал возражать:
– Батюшка за свои грехи ответит перед Господом, а мне надобно о себе подумать. Сказано ведь в Писании: чти отца и мать своих.
