Они поскакали дальше. Савва и его товарищ двигались с обнаженными саблями впереди, Заяц немного отстал от своих попутчиков: правой рукой он управлял своей лошадью, а левой – держал под уздцы Шельму.
Миновав чащу, путники выбрались на поляну, где Савва уже собрался облегченно вздохнуть, но тут Полкан крикнул:
– Берегись!
Тут же затрещали кусты, и на поляну выскочили, размахивая саблями, четверо молодцов верхом на добрых конях.
Памятуя о подстерегающих торговых людей опасностях, Фома Грудицын обучил сына владению оружием. Но никогда прежде Савве не приходилось драться по-настоящему даже на кулачках, поэтому неудивительно, что он вначале оробел. Тем временем Полкан, держа в одной руке саблю, а в другой кинжал, принял на себя удары сразу троих лиходеев. Четвертый тать подскакал к Савве и замахнулся саблей. Юноша машинально, но довольно ловко, отбил удар. Внезапно он ощутил в себе упоение происходящей битвой, и ему показалось, что нет ничего важнее расправы с наглым злодеем, посмевшим посягнуть на его молодую жизнь. Бесстрашно кинувшись вперед, Савва разрубил голову своего обидчика надвое, причем на сей раз вид крови не только не напугал его, а еще больше раззадорил, и он поспешил на помощь другу. Полкан, благодаря своей ловкости, оставался целым и невредимым, но обороняться одному против троих ему все же было тяжело. Савва взял на себя самого матерого врага – татя, с длинной седой бородой и косым рубцом, пересекавшим морщинистое лицо. Злодей оказался более умелым бойцом, чем его молодой противник: он легко отражал удары и при каждом взмахе сабли хищно скалил зубы. Вскоре Савва начал понимать, что уступает в схватке. Он отчаянно замахнулся правой рукой, но получил пинок в левый бок и уронил саблю. Обезоруженный юноша весь сжался, осознавая, что теперь ему не спастись от гибели. Однако тать медлил: он словно получал удовольствие, наблюдая за страхом своей жертвы. Наконец, как бы нехотя, лиходей поднял свою саблю и… раздался жуткий грохот.
На глазах изумленного Саввы его враг рухнул на землю, и по спине злодея стало расползаться бурое пятно. Пока юноша приходил в себя, упал один из противников Полкана, а другой развернул коня и поскакал в лес.
Тут из кустов вылез Афоня Заяц с самопалом в руках.
– Вишь, значит, как я его! – хвастливо воскликнул он, кивая в сторону недавнего противника Саввы.
Юноша соскочил с коня и низко поклонился мужику.
– Спасибо тебе, добрый человек! Век за тебя буду Бога молить.
Довольный Заяц бросил оружие на землю и принялся деловито обшаривать убитых.
– Лошадь наша где? – спросил Полкан
– Недалече! – отозвался мужик. – Стоит, значит, она к дереву привязанная, вместе с моей кобылкой. Я поспешил к вам на помощь и сразу уразумел, что пареньку не справиться, значит, с матерым волчищем. Токмо, покуда, значит, ваша пушка заряжалась, едва я не опоздал.
«Честный мужик нам попался, – восхищенно подумал Савва. – Другой удрал бы с нашей лошадью и ее поклажей».
– Денег у татей кот наплакал, – заметил Заяц с сожалением.
– Ты у себя поройся за пазухой, – посоветовал ему Полкан – там и сыщешь половину татьева серебра да, заодно, и нашего, что из мешка моего стянул.
Мужичок прикинулся обиженным:
– Помилуйте, люди добрые! Я, значит, вас от верной гибели спас, вы ж напраслину на меня возводите.
– За твою помощь мы в долгу не останемся, – пообещал Полкан.
Вздохнув с сожалением, Заяц выгреб деньги из-за пазухи.
– Нате!
Полкан вернул часть добычи мужику.
– Вот тебе, Заяц за труды и еще возьми татьевых коней.
– Маловато, – нерешительно возразил мужичок.
– Я лошадьми торговал и цену им знаю.
Заяц вздохнул с сожалением:
– Коли так, то тебя, значит, не надуешь. Возьму коней.
– Но вначале приведи сюда нашу лошадь, – велел Полкан.
Заяц бросился в кусты и вскоре вернулся с Шельмой. Басурман и Воронок, при виде своей подружки, радостно заржали, она же даже ухом не повела.
– Настоящая баба, – хмыкнул Полкан. – Знает, как мужиков раззадорить. Не зря я ее Шельмой прозвал.
Савва давно хотел спросить, что означает странная кличка лошади, и сейчас подвернулся удобный случай.
– Никогда прежде я не слыхал слова такого – «шельма», – сказал он.
– Значит, твое счастье, паренек, что не слыхал, – отозвался Заяц. – За то Господа и князя Дмитрия Михайловича Пожарского благодари. «Шельма» – слово ляшское20 – так, значит, называют, больно хитрого человека.
– Верно, – подтвердил Полкан.
– Вот оно что! – протянул юноша.
– Нам пора в путь, – сказал ему старший товарищ. – Поехали, Саввушка, дальше.
– Может, погостите у меня? – предложил Заяц. – Село, значит, наше отсель недалече.
Полкан помотал головой.
– Нет, мужичок, спешим мы.
– Ну, ладно! – согласился Заяц. – Значит, делать нечего, коли спешите! Счастливого пути люди добрые! Спасибо вам, значит, за избавление наших мест от татей!
Они еще некоторое время сопровождал путников, а затем расстался с ними у одной из развилок.
Глава 8
Тати
Между Вяткой и Волгой наряду с русскими селами располагались также деревни, населенные черемисами21, вблизи которых путники порой натыкались на языческие капища. При виде этих святилищ Савва каждый раз испуганно крестился, а Полкан оставался совершенно невозмутимым.
Поселения черемисов были, как правило, маленькими, избушки выглядели невзрачными и бедными. Посреди каждого двора обязательно стояли маленькие строения, напоминавшие бани, но без труб.
– Что у них там? – спросил как-то Савва у друга.
– Капища, – ответил тот.
Савва осенил себя крестным знаменьем, а Полкан сказал:
– Да, не пужайся ты, брат Савва. Здешние боги безобидные, вроде наших домовых. Их делают из пучков веток.
– И нехристи молятся веткам? – ужаснулся Савва.
Полкан пожал плечами.
– Тебе не все ли равно, кому здешние люди молятся. Главное, чтобы они нас кормили.
Черемисы жили бедно, едва сводя концы с концами – к деньгам они не были приучены, предпочитая обмениваться съестными продуктами и кое-какими изделиями. Поскольку Полкану были известны нравы этих инородцев, он вез с собой горсть дешевых женских украшений, оказавшихся весьма кстати, ибо черемисские красавицы готовы были поделиться последним за блестящие колечки и сережки.
Первый город на пути Саввы и Полкана был стоящий на берегу Волге крохотный Козьмодемьянск. Друзья остановились на грязном постоялом дворе, в горенке похожей на клеть. Наскоро перекусив, Савва прилег на лавку и собрался уже уснуть, но внезапно Полкан предложил:
– Давай, Саввушка, потолкуем.
– Давай, – покорно согласился Савва.
– Ты не думал, как назваться, коли кто-то пожелает узнать о твоем роде-племени?
– Нет, – растерялся юноша.
– Купцом быть невыгодно: торговому человеку у нас нет почета, ему нельзя даже вступить в войско, а дети боярские и дворяне знаться с ним не желают.
– И кем же мне по-твоему назваться?
– Я поведаю одну историю, а ты поразмысли над ней. Жил до Смуты в Москве муж древнего боярского рода, Фома Григорьевич Глебов. Его отец, дед и прадед сумели уцелеть и при государе Иване Васильевиче Грозном, и при царе Борисе Федоровиче Годунове, понеже все Глебовы были тихими, старались не высовываться. Их двор стоял в Белом городе, на Сретенке, возле храма Введения Пресвятой Богородицы. Имели Глебовы неподалеку от Троицы22 свою вотчину, с коей питались не особливо сытно, но все же никто не голодал. В правление Самозванца Фома Григорьевич оставался с женой в Москве, не тронулся он с места и в царствование Шуйского. Потом начались скудные времена, и пришлось Глебовым перебраться в свою вотчину Глебово. А менее чем через полгода сельцо их было ограблено татями, мужики разбежались, и хозяева с самыми верными слугами воротились обратно в Москву. Совсем худо пришлось бы Фоме Глебову, имей он большое семейство, но все его дети померли в младенчестве. Однако же жена Фомы Григорьевича, Марья Михайловна, вновь понесла и по весне родила сынка. А на другой день опосля появления на свет Глебовского младенца, поднялся московский люд против ляхов, а враг в отместку пожег город почитай дотла. В пожаре сгорели и тихий Фома Григорьевич, и жена его и дите еще некрещеное, и слуги. Уцелели лишь холоп Матвей Малый, баба его Акулина Оглобля, да их младенчик, родившийся месяцем ранее хозяйского. Кинулись холопья из Москвы и бежали со страху до тех пор, покуда не остановились в глухом селе за Камой-рекой. Сынок их в пути скончался, других детей они не родили, и прожили Матвей и Акулина вдвоем до ее смерти, а прошедшей зимой преставился и он. Вот так!
– Ну, так что? – недоуменно спросил Савва.
