– А то, что никто в Москве не знает о судьбе Глебовских холопьев. Могло ведь случиться, что они вместе со своим дитем вытащили из огня хозяйское чадо, и боярский сын оказался живучее мужицкого отродья. Окрестить младенца холопья смогли спустя месяц опосля его рождения, как раз на Савву Стратилата. Любили Матвей и Акулина господское дите, как свое, но не забывали, что растят не ровню. Савва Фомич Глебов никогда не занимался черной работой и обучился грамоте у попа. Почитай двадцать лет прожил молодец в глуши, а потом решил воротиться туда, где родился. Да и чего сыну боярскому делать в закамских местах? В Москве же, коли нельзя получить отцово наследство, можно хоть службу достойную сыскать.
– Ты хочешь, чтобы я назвался сыном боярским Саввой Фомичом Глебовым? – догадался наконец юноша.
Полкан кивнул.
– Да.
У Саввы дух захватило. С некоторых пор он очень жалел о своем купеческом происхождении и не раз в мечтах воображал себя боярским сыном либо на худой конец дворянином. И вот появилась возможность воплотить мечту наяву. Однако же, как не заманчиво было предложение друга, Савва одновременно с восторгом испытывал и страх.
– Но ведь обман может открыться, – с сомнением произнес юноша.
– Как он откроется? Неужто кто-то поедет аж за Каму, чтобы вызнать жило ли при холопьях господское дите. Родичей в Москве у Глебовых не осталось, а коли кто из соседей выжил, он должен знать, что у Фомы Григорьевича и Марьи Михайловны родился сын перед самым великим пожаром.
– А вдруг я совсем не похож на Глебовых?
– Двадцать лет минуло, Саввушка. Кто же так долго обличье соседа помнит? Ну, а коли и попадется кто-то больно памятливый, ничего в том страшного нет. Дите иной раз удается обличием ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца. По части наследства тебе ничего не светит: Троица, поди, прибрала Глебовскую вотчину к рукам, а с чернецами бесполезно свару затевать, тем паче что грамот на владение не осталось. Зато в другом тебе может случиться удача. Опосля Смуты многие молодые дети боярские осталось без вотчин, и государь охотно берет их к себе на службу.
– Боязно мне, – признался Савва.
– Я тебя не неволю, но поверь – так будет лучше.
– Я подумаю, – пообещал юноша и, повернувшись на бок, уснул.
Когда он проснулся, Полкана в горенке не было.
«Поди, уже утро настало», – сонно подумал юноша, но глянув в приоткрытое окно, понял, что еще ночь.
Савва решил поискать друга. Он поднялся с лавки, вышел в сени и стал ощупью спускаться по лестнице. Из корчмы слышался пьяный, многоголосый шум, и когда юноша вошел туда, в глаза ему ударил яркий свет, а в нос шибануло крепкими хмельными парами.
Пирующие люди не обратили внимание на вошедшего паренька. Некоторое время Савва привыкал к свету, а затем увидел длинный стол, заставленный едой и вином; на блюдах лежали жирные куски свинины, бараньи бока, телячьи ноги, гуси и куры.
«Нынче ведь Успенский пост», – машинально подумал Савва.
Однако сидящий в этой корчме народец явно не отличался благочестием. У всех людей имелось при себе оружие, на их пьяных раскрасневшихся лицах были видны рубцы и шрамы.
Савва решил убраться от греха подальше и задержался лишь для того, чтобы удостовериться, здесь ли его друг. Полкан сидел за столом, беседуя с тщедушным остроносым мужичком, и Савву, казалось, не замечал.
Тут в корчму вошел высокий широкоплечий мужик в старом замызганном кафтане. Он бросил на стоящего у порога юношу мрачный взгляд и вдруг завопил:
– Ты …! Мать твою! Ты … здесь! Душу выну!
За столом все замолчали и с удивлением воззрились на вошедшего мужика.
– Никак Селезень до чертей допился? – воскликнул сиплым голосом собеседник Полкана.
Селезень тем временем замахнулся рукой на Савву, тот испуганно шарахнулся в сторону, и мужик с грохотом рухнул на пол. Грянул дружный смех.
Помотав головой, Селезень попытался подняться.
– Признал я, признал сосунка, – бубнил он, сопровождая свое ворчанье забористой бранью. – Он Свища и Куланду прикончил, а его товарищ Курдюка порешил.
Остроносый с любопытством глянул на Савву.
– Неужто сей недомерок со Свищом справился?
Встав наконец на ноги, Селезень, ударил себя кулаком в грудь.
– Провалиться мне, Хрипун, в преисподнюю, коли я соврал! Они ватагу мою со света сжили!
Сидящие за столом люди грозно зашумели.
– Тихо вы! – крикнул Хрипун, и сразу же наступила полная тишина.
– Как все случилось? – обратился Хрипун к Савве, но тот не имел сил выдавить из себя хотя бы слово.
– Дозволь, Хрипун, я поведаю, как все было, – вмешался Полкан.
Хрипун кивнул.
Полкан неторопливо поднялся из-за стола, понюхал табак, громко чихнул и начал повествование о схватке в лесу. Он почти не соврал, разве что умолчал о затаившемся в кустах с самопалом Афоне Зайце. Из рассказа Полкана выходило, что Савва один справился с двумя татями.
– Слыхал, Хрипун! – воскликнул Селезень. – Они лишили жизней моих товарищей!
У Саввы от страха душа ушла в пятки, ибо он был уверен в том, что тати учинят над ним расправу. Однако неожиданно для юноши на его защиту встал Хрипун:
– Ну, лишили! Что ж им надобно было дожидаться, покуда вы им головы снесете?
– Да, ты никак взял сторону чужаков супротив своих? – удивился Селезень.
– Я за справедливость! – торжественно возвестил Хрипун. – Вы напали первыми и вчетвером не сумели двоих одолеть. Кто же в том виновен, окромя вас самих? – он дружелюбно глянул на Савву. – А ты, парень, молодец, раз сумел с самим Свищом справиться.
Селезень взревел и схватил со стола огромный нож. В то же самое мгновенье Хрипун с удивительным проворством вскочил и взмахнул саблей. Не успел никто опомниться, как пытавшийся убить Савву тать упал бездыханным, и из-под его неподвижной головы медленно потекла кровь.
Хрипун брезгливо вытер свое оружие.
– Нечего зря за нож хвататься: чай, мы не в лесу и не в чистом поле. Ну-ка, ребятушки, уберите его в Волгу! Пущай рыба тоже попирует!
Тати отнеслись спокойно к гибели своего товарища. Когда труп унесли, и сухая подвижная старуха затерла кровь, за столом возобновилось пьяное веселье.
Хрипун усадил Савву слева от себя и спросил:
– Ты чей, паренек? Отколь взялся?
Открыв рот, юноша хотел было сказать:
– Я купеческий сын Савва Грудицын.
Но неожиданно для самого себя он заявил:
– Я сын боярский Савва Фомич Глебов.
Савва замер с открытым ртом, удивляясь собственной смелости.
«Я ведь вовсе не хотел назваться боярским сыном, а как-то само получилось».
– Прямо-таки сын боярский? – хмыкнул Хрипун.
Он явно не поверил в знатное происхождение своего собеседника.
– А опосля пары чарок доброго вина паренек царевичем окажется, – съязвил один из татей.
За столом все захохотали.
Смущенный Савва едва не убежал из корчмы, но тут в беседу вмешался Полкан:
– Поведай-ка, Саввушка, сиим добрым людям о горестной судьбе своего семейства.
Савва робко начал рассказывать услышанную им всего лишь несколько часов назад историю о несчастном семействе Глебовых. У юноши оказалась замечательная память, и он не упустил ни слова из рассказа друга. Недоверие в глазах татей начало таять, и, заметив это, Савва заговорил увереннее. А закончил он свое повествование даже с вдохновением:
– Похоронил я Матвея Малого и решил отправиться в Москву. Не сидеть же мне до скончания века в лесу. Может, хоть часть отцова наследства сумею воротить, а коли не получиться, то послужу государю.
«Неужто я так складно сию сказку людям поведал? – сам себе удивился юноша. – Будто мне кто-то мудрее меня на ухо ее нашептывал».
– Кто же тебя выучил саблей владеть? – спросил Хрипун. – Неужто твой холоп?
– Я выучил, – подал голос Полкан. – Еще запрошлым летом пришлось мне в их селе остановиться, тогда-то я и услыхал впервые про Саввушку. Матвей Малый плакался мне, что взращенный им сын боярский узнал от тамошних охотников, как с ножом и самострелом управляться, но саблю и пищаль никогда в руках не держал. Тогда-то я и показал молодцу, как надобно обращаться со стоящим оружием.
Хрипун сказал доброжелательно:
– Откушай с нами, Савва Фомич, коли не брезгуешь.
Остальные тати принялись обсуждать повествование молодого человека:
– Опосля Смуты многие дети боярские совсем обнищали.
– Иные из них к нам подались.
– Уж лучше татьбой промышлять, чем волочиться под окнами и просить подаяние.
Тем временем кое-кого уже тянуло на веселье: несколько человек пытались петь, а двое, выйдя из-за стола, пустились в пляс.
– Почто нет баб? – крикнул одноглазый сгорбленный уродец.
– А ведь верно, Бирюк? – обратился Хрипун к мрачному хозяину постоялого двора.
– Я уже за ними послал. Да, вот они, легки на помине.
