на прорубь. Было
холодно, и я торопилась. Ничего не понимала, дурочка. А ещё к матери просилась на санки, когда
она младшего братца возила. И мама таскала нас обоих. Хотя я такой толстой была. Почему она
меня ни разу не отшлёпала?
– Эх ты, будущая мамка, – с улыбкой говорит Роман, – ты и сама-то ещё ребёнок.
Даже ощущая живот, Нина иногда не верит, что всё это происходит с ней. Её чувство
неполноценности постепенно исчезает: беременность даёт ей полное, настоящее право на семью.
Счастье, по сути, оказывается простым, оно уже не маячит где-то в неопределённости, а создаётся
в ней самой. Но какое оно, оказывается, предметно-ощутимое! В эти дни, снова и снова
прислушиваясь к себе, Смугляна с восторгом думает: «Вот – я, а вот ребёнок, который возникает
во мне…» И эта простейшая мысль трогает её до слёз. Впервые в жизни она ловит себя на
способности улыбаться без всякой причины.
– Ты чего это? – спрашивает её Роман.
– А знаешь, я всё-таки молодец…
– Ты о чём? – уточняет муж, притворно не понимая её.
255
– Да всё о том же, – отвечает Смугляна, глядя на живот. – Ой, как буду я его любить! Я уже
сейчас его люблю. И тебя буду любить ещё сильнее, чем сейчас.
* * *
Конечно, никакого агрономического чуда осенью не случается: с трёх экспериментально
посаженных вёдер картошки накопано одно. Причём каждая новая картошинка чуть больше
грецкого ореха – можно сварить и по одной закидывать в рот. Пожалуй, это чудо наоборот. Не
оправдывает надежд и клубника-виктория, тоже не умеющая расти из одного песка. «Господи, –
думает Роман, удручённый итогами своей сельхозхозяйственной деятельности, – я почему-то
ничего не могу… Каким же мне нужно стать, чтобы хоть что-то значить в этом мире?!»
Теперь-то он уже знает: чтобы создать в Выберино хороший огород, надо сначала завезти на
участок несколько машин глины, раскидать её по всей площади и потом на эту подложку засыпать
десятки машин опилок, навоза, плодородной земли. Многие преуспевающие хозяева именно так и
делают. Но человеку, выросшему на земле, которая плодородна сама по себе, такие действия
кажутся ненормальными.
Одним осенним днём Роман вдруг с удивлением осознаёт, что на Байкале-то они живут уже
второй год. (Эх, время, время… Вы всегда его не замечаем…) Тут же осмотревшись по дому
новым взглядом, он обнаруживает в нём маленький телевизор с оптимистичным названием
«Рекорд», небольшой холодильничек на кухне, на полках – много новых книг, которые, пожалуй, и
греют душу более всего. На стене висит старая гитара, случайно купленная за бутылку водки у
магазина. Роман иногда тренькает на ней, мечтая научиться играть по-настоящему. Всем этим
приобретениям помогли его плотницкие подработки там да там и ставка сторожа, хотя от этой
должности всё же пришлось отказаться. С такой системой охраны можно было очень сильно
прогадать. Теперь остаётся ещё денежный долг перед родителями за дом. Конечно же, ничего они
от него не возьмут, но положить деньги на стол перед отцом с матерью он просто обязан. Это
важно, как сдача экзамена на полную жизненную самостоятельность. Только, конечно, экзамен
этот состоится ещё не скоро.
Так что ощущения проигрыша или поражения уже нет. Просто условия, в которых живут здесь
другие люди, не для него. Такие глупости, как, например, нехватка навоза для огорода, он и
преодолевать не собирается.
Всё чаще поговаривают они о необходимости переезда с Байкала. Особенно ввиду
предстоящего рождения ребёнка. Роман почему-то уверен, что у них будет сын. А для сына (да
хоть и для дочки) он непременно хочет такого же детства, как своё. От своего детства у него
осталось ощущение долгого-долгого лета с раскалённым солнцем над головой и с тёплой,
ласковой водой ононской протоки. Время ему и всей ватаге купающихся пацанов подсказывал
тогда лишь желудок: пора бы уже и домой отвалить, но вместо этого все снова несутся к воде, к
доске, установленной на чурке и каждый старается нырнуть с «прыжка» этак по-пижонски, без
брызг. В голове от жары и долгого купания – вата и муть, но именно этим-то ощущением и
окрашено всё детство, кажущееся теперь тягучим и нескончаемым. Хотя, конечно, на самом-то
деле таким было, наверное, лишь одно какое-то лето или даже один запомнившийся день.
То, что их путь лежит назад в Забайкалье, – это понятно, только вот куда конкретно?
– Поедем в Читу, – предлагает Нина. – Я всегда мечтала жить в городе. И ребёнку нашему там
будет хорошо.
– Не выйдет. На деньги от продажи дома в городе не купишь ничего. А снова мыкаться по
квартирам – это не дело.
– Тогда в Елохово, к моим. Поначалу они помогут мне с ребёнком справиться.
Нет уж, только не к её родителям, хотя, конечно, уж теперь-то на него не плюнешь. В письмах
они уже пишут не просто: «Здравствуй, Нина!», а через запятую добавляют и «Роман». Ну, слава
Богу! Смугляна же твердит, что если он поживёт рядом с ними и они узнают, какой он хороший, то и
вовсе признают его. Только их признание почему-то мало стоит. Ничего доказывать им не хочется.
Лучше уж в Пылёвку! Хотя приехать туда – это всё равно что проиграть самой жизни. Всё равно что
пригреться под боком родителей. А он не из таких…
* * *
Почти под самый Новый Год Смугляну кладут на сохранение. Теперь уж Роман навещает её
каждый день, пропуская лишь дни дежурств. В коридор жена выходит с достоинством, вразвалочку
и как лодка к причалу, осторожно прижимается к его плечу.
– Какая я? – спрашивает она.
На этот привычный её вопрос Роман должен выдать какой-нибудь комплимент. И на этом
вопросе кончается его хорошее настроение: говорить комплименты, а тем более планово выдавать
их в большом количестве, он никак не научится. Лишь однажды у него это как-то неожиданно
256
выходит.
– Ну как – какая? – отвечает он. – Ты пузатенькая и брюхатенькая…
У Нины от этих, в общем-то и не особенно ласковых слов, глаза блестят слезами. Роману же и
самому удивительно, как такое может нравиться. И ничего подобного он придумать потом не может,
хотя Смугляна ждёт этого всегда.
Возвращаясь с очередного дежурства и увидев дымок из трубы своего дома, Роман поневоле
ускоряет шаг. Что-то тут не то: выписывать Нину, кажется, ещё не собирались, и никаких других
новостей от неё не было.
Уже в сенях Роман чует запах варёного мяса и удивляется ещё больше – откуда у них мясо?
Распахивает дверь и вовсе теряется: в кухне около печки в его
