Жил себе и маме мальчик, не тужил. Детство провел нормальное, особо никто его не обижал, он в свою очередь тоже — максимум любил отрывать лапатости и махатости у жучков. Но кто из нас этого не любил? Поэтому обвинять его в какой-то особой жестокости не стоит. В школе плохим поведением не отличался, отметки приносил хорошие, благо сосед по парте — отличник, был тому хорошей гарантией. Из школьного курса наш герой вынес отлично развитое боковое зрение, а также красивый каллиграфический почерк и отработанный стиль анонимных посланий, как на учителей, так и на учеников. Его ждала блестящая карьера в любом чиновничьем аппарате — ветку развития он мог выбрать сам, какую — не важно, все равно все пути наверх ведут в одно место. Мальчик, конечно, не обладал столь обязывающими амбициями на свой счет, какими я обладал до вчерашнего дня в отношении Джима Гаррисона, но все равно, в обыкновенных клерках он долго засиживаться не собирался.
Первые два года службы в рядах госчиновников не принесли ощутимых результатов — оказалось, что у Дяди Сэма на службе целая армия бездарных канцелярских муравьев со среднестатистическими амбициями, и карьера мальчика заглохла, особо даже не начавшись. Толчком к развитию в другом, более перспективном, по мнению мамы, направлении, послужило ее письмо к своему дяде — довольно влиятельному епископу. Если при слове «епископ» вы сразу представляете себе старика в старинном красном одеянии, срывающем сургучные печати со свитков, сидя за столом со свечами, то вы безнадежно отстали от прогресса. Современные епископы, по крайней мере, у нас в Штатах, носят приличные костюмы, в конюшнях у них стоят современные безлошадные кареты и вообще они все достаточно прогрессивные люди. Нужный нам епископ в то утро был в тапочках, халате и в хорошем настроении. Письмо было короткое, но четкое, с правильно расставленными хвалебными акцентами в сторону адресата. Адресат, не снимая халата, сразу же ответил письмом на гербовой бумаге, что с радостью примет участие в судьбе своего внучатого племянника, тем более что он до этого ни разу о нем не слышал, но всегда жаждал обнять. Племянник с чемоданом через неделю предстал перед светлейшим ликом, а еще через две уже просиживал штаны в семинарии. Пять лет прошли не зря, мальчик научился, наконец, самостоятельно бриться и вдевать одеяло в пододеяльник, не повреждая фатально последний. Кроме этого, он умножил себя на два, правда, не по внутренним качествам, а по внешним объемам. По окончании высшего духовного заведения мальчика ждала блестящая карьера, тем более, что горячо любимый дядя стал к тому времени кардиналом и оставалось только выбрать себе приход побогаче. Но тут снова случилась очередная беда, подстерегающая нашего героического мальчика на каждом большом повороте его жизни — в один прекрасный солнечный день дядю-кардинала в срочном порядке вызвали на самый верх с докладом о его земных деяниях. А поскольку обратно оттуда уже не возвращаются, то жизнь нашего мальчика потекла уже без «святейшей» поддержки и потекла хреново. Бывшие дядины друзья знать ничего не хотели про его племянника, у них своих родственников было хоть пруд пруди и в нем же их и топи. Так что блистательная карьера нашего мальчика на святом поприще как всегда заглохла, не успев как следует и начаться. Кое-как закончив семинарию и так же получив сан, мальчик понял, что ему не светит не то что богатого — вообще никакого прихода. План распределения мест уже утвержден на пять лет вперед, а в нем его фамилии и в помине нет. И даже если кто из святых отцов и преставится вне расписания, то не стоит забывать про племянников бывших дядиных друзей и соратников. Единственное, что могли предложить мальчику, это зарубежная поездка в один конец, для руководства одной из далеких миссий. Глаза мальчика аж увеличились немного в размерах при словах «руководитель миссии», тем более, предоставлялась возможность выбрать между Азией и Африкой. Пока мальчик ходил смотреть на глобус, более ушлые соискатели порасхватали горячие путевки и мальчику, когда он вернулся, досталось последнее распределение в, наверно, самую последнюю страну не только всей Африки, но и всего мира. По приезде на место глаза у мальчика вернулись в свое первоначальное состояние и даже немного сузились. Такого он не видел даже по каналу «Дискавери» в самых неинтересных выпусках. Поняв, что он, похоже нащупал место под названием «задница мира», и что, потрогав его немного, можно выбираться и обратно в мир людей. И он начал строчить письма своему руководству и маме, чтобы его забрали отсюда, ибо он хочет домой. Мама отвечала часто, но однообразно, мол, дяди-кардиналы в нашей семье временно закончились и пока надо потерпеть, мой хороший, может, все как-то уладится. Руководство писало реже, но строже, мол, истинная христианская церковь уже давно просрала эту страну и всё держат в ней проклятые отступники, давно и крепко, поэтому с Божьего благословения лучшие представители Римской церкви брошены сюда для срочного исправления ситуации. Наш мальчик отвечал тут же, осторожно подмечая точность использования слова «брошены». На что недовольное, но пока еще сдерживающее себя милостью Божьей руководство настоятельно рекомендовало не придираться к словам и обещало в случае дальнейшего проявления слабоволия в несении своего креста на конкретно обозначенном участке прислать мальчику замену, но самого мальчика все равно оставить в данной миссии, цитирую: «хоть дрова колоть». Последний отметил уже про себя безграничную мудрость своего руководящего органа, который, без сомнения, даже близко себе не представляет, из какой части света к нему взывает посланный брат их. И то, что в той части света, куда он был послан, дрова в явном дефиците, и что перед тем, как их колоть, надо сначала найти, у кого они есть, а потом отобрать, если сможешь, потому что они здесь уже давно все найдены и поделены.
Но мальчик на этот раз не стал унывать — жизнь его хоть немного, но научила хоть какой-то самостоятельности, и он сменил тактику отношений с ненавистным руководством. Он очень быстро усвоил систему выклянчивания средств сверху, якобы на развитие миссии, и его буйная, но несколько однообразная фантазия и недюжий эпистолярный талант, заложенный еще в школе и развитый в семинарии, помогли ему достичь впечатляющих результатов, но пока только в отчетах. За тринадцать лет мальчик смог обзавестись большой фермой по разведению каракулевых овец, двумя магазинами в Порту и одним в Столице, а также завести небольшой гарем из монашек, в основном местных, обращенных в истинную веру девиц, а также нескольких отъявленных грешниц, выписанных с Большой земли наподобие Эльзы и Елен — за время обучения в семинарии святые отцы так и не смогли отбить у нашего мальчика здорового интереса к противоположному полу и привить нездоровый к своему. Ну и конечно же он сумел превратиться в передвижную статую на колесиках самому себе. Проверяющие с Большой земли всегда неожиданно, так что он знал об их появлении минимум за месяц, но зато крайне редко десантировавшиеся на этот оплот истинной веры всегда оставались довольны — ради них устраивался грандиозный праздник, сгонялось все население окрестных деревень, всем вешали большие деревянные кресты прямо поверх бус и начиналось буйное веселье с танцами. Проверяющие сквозь пальцы смотрели на не совсем каноническое соблюдение некоторых (они не могли точно для себя определить каких именно) обрядов и уезжали, всегда довольными, с новыми каракулевыми шубами под мышкой.
Так, статуя нашему мальчику чувствовала себя уверенно и комфортно, жила примерно так же, пока к нему не пришел боевым шагом всадник апокалипсиса в обличии Джима Гаррисона. Их разговор длился не очень долго — максимум через четверть часа они вышли в том же самом порядке, что и вошли. Джим — с тем же выражением лица, что и уходил, статуя же выползла, потеряв килограмм двадцать веса и сорок лет возраста, но за это приобретя полведра пота на лице. Джим не оборачиваясь и обращаясь скорее к побеленному столбу, что держал крышу над крыльцом, нежели к руководителю миссии, хотя в данную минуту отличить их друг от друга не смогли бы ни мама, ни плотник, сказал:
— До свидания, святой отец. И помните: до заката.
Джим спустился со ступенек и зашагал в сторону нашего лагеря, я пустился за ним, напоследок успев мельком взглянуть в маленькие свиные глазки и увидеть, что их кто-то заменил на стеклянные протезы. Елен не вышла нас провожать, скорее всего, просто не смогла после того, что он могла услышать, зато монашки махали нам всем, чем только машется. Я шел вперед спиной и отмахивался за двоих. Когда мы отошли так далеко, что даже самые яркие платки уже было не видать, я развернулся и спросил у своего задумчивого спутника, что он такого наговорил этому блудливому пастуху и что должно случиться до заката? Я надеялся, что какая-нибудь казнь, причем особенно мерзким способом. Но ведь обычно казнят на рассвете, или в Южном полушарии все наоборот?
