было так, но Тони и Джастина пугались одного намека на этот план. И всё же эта несуществующая собака была фактом, по крайней мере для меня и Тони, и мы могли с этим согласиться, хоть для нас она и обозначала разные вещи. Этот факт представлял собой границу или раздел между нами и вообще между любыми двумя людьми, которую запрещено пересекать. Это очень просто для такого человека, как Тони, и очень тяжело для такого человека, как я, кому трудно распознавать и уважать подобные границы. Мне нужно добраться до истины и копать, копать, пока она не выйдет на свет, как бы мучительно это ни было, – еще одно качество, свойственное собаке. Но я могла только оставаться по свою сторону границы и подозревать, что два главных адресата моей любви – Тони и Джастина – в глубине души хотят получать любовь от немого существа, не способного их критиковать.
Джастина очень музыкальна, и она часто пела нам по вечерам и играла на гитаре, пока мы сидели вокруг огня. У нее приятный голос, и, когда она поет, ее лицо принимает задумчивое и проницательное выражение, что всегда меня трогает. Она разучивала с Бретт песню, для которой написала вокальную гармонию, и однажды вечером они решили выступить для нас после ужина. Курт объявил, что воспользуется случаем и прочтет отрывок из своих наработок. Мы с Тони суетились, прибираясь, расставляя стулья, разливая напитки, так как у меня было чувство, что Л, возможно, придет на этот культурный вечер, и я хотела, чтобы дом выглядел гостеприимно, хотя у меня в ушах так и звучали его слова, что я играю в женщину. Я начала понимать, что Л каким-то образом заставлял человека увидеть самого себя без возможности повлиять на то, что он видит. Пока я продолжала заниматься приготовлениями, я представляла себя другим человеком, беззаботным и эгоистичным, уверенным, что эти качества помогут сделать вечер удачным. Как же я иногда хотела быть такой!
В назначенный час я увидела, что моя догадка верна и что через пролесок к дому приближаются две фигуры. Бретт пришла в открытом мини-платье наподобие комбинации или неглиже, которое больше оголяло ее тело, чем скрывало, и откровенность ее наряда создавала атмосферу неловкости, так как казалась частью чего-то личного, что происходит между ней и Л. Лицо Бретт порозовело, и ее странный рот, похожий на отверстие почтового ящика, был всё время приоткрыт. В ее выражении была какая-то дикость, и я начала чувствовать опустошение и страх, которые всегда одолевают меня в напряженных ситуациях, требующих социального взаимодействия. Глаза Л тоже светились как-то дико, и время от времени они с Бретт посматривали друг на друга и смеялись.
Мы расселись и какое-то время просто разговаривали. Я не знаю о чем – в таких ситуациях я никогда этого не запоминаю. Тони невозмутимо готовил напитки и вел себя как ни в чем не бывало. Бретт выпила два коктейля один за другим, и они, как ни странно, будто отрезвили ее. Л согласился на один напиток, брезгливо поставил бокал на стол и больше не смотрел на него. Я периодически поглядывала на Джастину, которая сидела на низком стуле у камина с гитарой на коленях, и ее лицо оставалось спокойным, даже когда Бретт рядом с ней заливалась пронзительным смехом. В какой-то момент она взяла гитару и начала тихо играть, напевая себе под нос. Л, как всегда, сидел как можно дальше от меня, а позади него сел Курт. Они разговаривали, или, вернее, говорил Л, а Курт слушал: Л повернулся и говорил что-то Курту на ухо, что, думаю, было вынужденной мерой, потому что речь у него была очень неразборчивая и в комнате было шумно. Игра Джастины подействовала успокаивающе и на Бретт, и на меня с Тони, и, когда она начала петь своим нежным голосом, мы замолчали и стали слушать. Курт тоже повернулся в сторону Джастины, так что Л пришлось сменить позу, чтобы продолжать говорить ему на ухо. Через какое-то время Курт отвернулся от Джастины, чтобы слышать Л, но продолжал посматривать на нее странно и холодно, и я увидела, что они отдалились друг от друга, и мне показалось, что виной этому был Л.
Джастина запела известную песню, и мы начали подпевать ей, как обычно. Эти вечера были очень дороги для меня, Джефферс, потому что в глубине души я чувствовала, что Джастина поет для меня, поет о том, как мы вместе блуждаем сквозь время c первого дня ее жизни до настоящего момента. И тогда я восхищалась ею больше, чем когда-либо, так как она, казалось, проявила новую способность и сумела вернуть всё в правильное русло. Бретт накинула поверх своей комбинации пальто и подпевала хриплым, приятным голосом, Тони брал ноты басом, а я изо всех сил старалась петь как Джастина. В конце концов присоединился даже Курт, пусть и просто по привычке. Единственным, кто не пел, был Л, и я бы ни на секунду не поверила, что он не умеет или не знает мелодию. Он принципиально не хотел петь, и причина заключалась в том, что пели все остальные, а действовать по принуждению было несвойственно его природе. Любой другой человек на его месте постарался бы по крайней мере сделать заинтересованный вид, но Л просто сидел с усталым выражением лица, как будто решил воспользоваться этой возможностью, чтобы подумать обо всех утомительных вещах, которые ему приходилось терпеть. Иногда он поднимал глаза и встречался со мной взглядом, и что-то в его отстраненности передавалось и мне. Меня охватывало очень странное чувство отрешенности, и я почти ощущала себя предателем: даже в окружении всего того, что я люблю больше всего, он мог заставить меня сомневаться и разоблачить во мне то, что было скрыто. В эти моменты его жуткая объективность будто бы становилась моей собственной, и я видела мир таким, какой он есть.
Разумеется, Джефферс, часть величия Л заключается в его способности быть правым в отношении того, что он видит, и меня смущало, что в жизни его правота могла быть такой неуместной и жестокой. Или, скорее, то, что в картинах Л освобождало и приносило удовлетворение, становилось угнетающим, когда ты сталкивался с этим в реальности или проживал это сам. У тебя появлялось чувство, что никаких извинений или объяснений, никакого притворства просто не может быть: он вселял в тебя ужасающее подозрение, что в жизни нет истории, нет личного смысла за пределами смысла конкретного момента времени. Отчасти мне даже нравилось это чувство, или, по крайней мере, я знала его и признавала его истинность, как человек должен распознавать тьму и признавать ее существование наравне со светом; и подобным образом я знала и признавала Л. Я любила не так много людей в своей жизни – я никогда никого не любила до Тони. Только сейчас я училась любить Джастину другой любовью, не такой, как обычная материнская, и видеть ее такой, какая она есть на самом деле. Настоящая любовь – продукт свободы, и я не уверена, что родитель и ребенок могут любить друг друга так, если не решили начать сначала, когда ребенок уже вырос. Я любила Тони, любила Джастину и любила Л, Джефферс, хотя с ним мне часто было больно и тяжело, потому что жестокостью своей правоты он приближал меня к истине.
Бретт и Джастина прелестно спели вместе, потом я уговорила их спеть еще раз, и, когда они закончили, Курт в своем черном бархатном халате встал и подошел к камину. В руке у него была стопка страниц толщиной в дюйм, которую он торжественно положил на стол рядом с собой и без предисловия начал читать громко и заунывно, беря страницу за страницей, а затем складывая их лицом вниз в другую стопку, и через какое-то время мы поняли, что он намеревается прочитать всё целиком! Мы, очарованные слушатели, сидели молча и не шевелясь, пока это доходило до нашего сознания – я не могла понять, как ему удалось
