хлещет прямо на землю. И тут из загончика
выскакивают её поросятки и начинают жрать эту кровь. Визжат, откидывают друг друга. Некоторые
прямо из раны хватают. Мне и так-то было жутко, а тут я и совсем остолбенел – они ведь всего
лишь пять минут назад дёргали её за сосцы. Так что чего там говорить: звери они звери и есть.
Слушая Матвея, Роман думает, что, пожалуй, вся эта жалось к животным у людей оттого, что
они слишком очеловечивают их. А ведь у животных-то всё иначе. И страх у них всего лишь
инстинктивный, мыслей и разума – ноль. Так что, в принципе, самой-то чушке всё одно: жить или
не жить. Понятно Роману и другое – эта история рассказывается тут не случайно, надо же как-то
мужикам настроить себя, ожесточиться до необходимого уровня.
– А нам как-то учитель по химии ещё в школе рассказывал, – добавляет Роман и своё, – он был
родом из Ярославля. Так вот, после Ленинградской блокады один мужик, который жил где-то там на
железнодорожной станции, приспособился кормить своих свиней покойниками, которых снимали с
проходящих поездов. Чушки сидели у него в какой-то яме и здорово разжирели. Ну и вот, как-то в
дождь этот мужик поскользнулся и свалился в яму. А чушкам было уже всё равно, кого жрать:
хозяина или не хозяина, живого или мёртвого. Упало что-то сверху – значит, корм. В общем,
сожрали его, и всё.
– Так ему, сволочи, и надо! – жёстко говорит Матвей. – Уж такого-то гада я и сам зарезал бы без
зазрения совести.
Всё это сказано так просто и обычно, что Багров с Романом смотрят на него с испугом. Странен
Матвей. За его спиной такое большое тюремное прошлое, а тёмным он не видится. Пожалуй, в той
серой тюремной реке, которую Роман наблюдал в Выберинской зоне, Матвей принципиально
отличался бы по цвету от всех. Если ему верить (а врать он не умеет), то на его счету есть
тюремные убийства, но при всём этом, однажды в каком-то споре с мужиками у магазина, он
отрезал: «Я никогда в жизни никому не сказал слово «врёшь!» Роман долго думал потом об этой
фразе, обнаружив, что она, пожалуй, выражает весь моральный кодекс Матвея. И кодекс этот не
слабый.
– Нет, а вы чего расселись-то?! – прикрикивает на мужчин Катерина, заполняя паузу, вызванную
репликой мужа. – Долго ещё будете сидеть, рядиться да сказки рассказывать?! Кабан-то смирный –
чего бояться?
Удивительно, что «смирным кабаном» она называет того шустрого поросёнка, которого ещё
весной Роман не мог догнать на мотоцикле. Не кормленный с вечера, он вначале при виде людей
радостно визжит, но, обнаружив вместо привычной хозяйки с ведром мужиков с петлей из вожжей,
пытается спрятаться в своей дощатой будке. Однако петлю на толстую шею кабана всё же
накидывают и выволакивают его во двор. Матвей затягивает вожжи вверх через забор, как через
блок. Никита мягко до самой рукоятки вгоняет в шею длинный нож и с влажным хрустом
перерезает горло… Кровь хлещет, кабан хрипло, с бульканьем орёт, тяжелея и тяжелея на вожжах,
опускаясь все ниже, и Матвей уже не может его удержать. Наконец кабан заваливается на бок с
судорожно выпрямленными ногами. Забойщики облегченно вздыхают: всё, жизнь кабана уже
отлетела. И впрямь всё легко, собирались больше того.
Конечно, с вожжами-то Матвей придумал не плохо. Тут кабан оказался хоть на каком-то
удалении. Куда хуже было как-то ещё в десятом классе, когда Роман вот так же помогал отцу
колоть небольшого кабанчика. Большого уже поросёнка просто свалили на землю и зарезали,
преодолевая его отчаянное, инстинктивное сопротивление. Просто оказались сильнее, и всё.
Сильнее той жизни, которая была в кабанчике. Удерживая животное, Роман чувствовал каждую его
315
дрожащую напряженную жилку, которая не могла преодолеть их насилие. Грубо и просто. И в этой
своей превосходящей силе, позволившей сломать другую жизнь, было что-то дикое, мерзкое и
неприемлемое для себя самого, как для такого же живого существа. Однако, судя по всему (как
понимается теперь), именно этим-то омерзением и наслаждаются всяческие извращенцы, маньяки
и убийцы, вроде того кампучийского выродка, который вгоняя острый кол в животы своих жертв,
топтался по ним, чтобы чувствовать агонию.
Тушу кабана выволакивают в большой двор, стараясь не запачкать открытое разрезом на шее
жирное мясо, взваливают на дощатый настил, кочегарят до синего гуда паяльные лампы и
принимаются палить, скрести, мыть, разделывать. Туша лежит на досках, покачиваясь на сале от
толчков. Вот взяли и зарезали это смирного кабана на мясо. А он хоть и не покорно, но всё-таки
отдался для того, чтобы стать продуктом.
Мясо уносят и открыто кладут в сенях на полиэтиленовую плёнку. Глядя на эту остывающую
красную массу и не скажешь, что лишь полтора часа назад всё это было сильным, здоровым
животным.
Подходит время и для тёлки. Но тут уже сложнее. Иногда забегая к Матвеевым в обед, Роман
помогал Катерине по хозяйству, и она обычно просила сгонять коров на водокачку. Роман,
наблюдая, как пьют коровы, всегда сообщал потом хозяйке, какая корова сколько ведер выпила, а
однажды сосчитал, что полуторник корова выпивает за двадцать глотков. Ничего себе глоточек –
каждый чуть ли не по литру! Это не могло не вызвать восторга, восхищения и уважения.
И тут тоже требуется убедить себя, что перед тобой опять же ничего не понимающее животное.
Только на этот раз такое убеждение не успокаивает. Пусть не понимающее, зато доброе. С
коровами и общаешься куда больше: сено бросаешь, на ту же водокачку гоняешь или просто,
проходя по двору, нет-нет да похлопаешь (просто так, от хорошего настроения) по лохматому боку,
тёплому даже зимой. Иногда говоришь с ними, они и на клички откликаются. Бывает и
прикрикнешь: ну, мол, и бестолочи вы, но этой-то «бестолочью» как раз невольно и признаёшь их
способность соображать. В общем, коров очеловечиваешь до такой степени, что до конца
освободиться от этого очеловечивания при забое не получается. И вот с этим-то не уничтоженным
чувством берёшься за нож…
Снова придя во дворы, Матвей и Никита собираются закурить. Матвей как-то нервно
обнаруживает, что это у него последняя сигарета и вызывается сбегать за куревом.
– А вы тут отдохните маленько, да начинайте пока без меня, – как бы между прочим предлагает
он, уходя, – вожжи-то вон, на столбике висят. .
Уходит и не появляется. Никита вначале терпеливо ждёт, потом тоже нервничает. В заключение
всей сегодняшней программы, конечно же, ожидается жарёха с выпивкой, но так-то можно
протянуть и до
