его, так, как может он? Но как тут уедешь, если другого электрика нет – отключится
подстанция и село останется без света и тепла.
Жизнь в Пылёвке, не смотря на пространственный простор во все стороны, оказывается ещё
более замкнутой и глухой, чем в Выберино. Никаких нитей от неё никуда не тянется. Неприятно
удивляясь себе, Роман замечает, что и детей своих, оставшихся с Голубикой, он тоже постепенно
забывает. Машка, которая постоянно перед глазами, со временем вытесняет всех.
320
На голодном Байкале душевное одиночество переносилось легче, там была пожарная часть с
кругом постоянных людей, там можно было развеяться в тайге. Здесь никакого коллектива нет, а
станешь бродить по степи, так всю округу удивишь.
Иногда утром лёжа в постели, Роман удивляется странному: почему-то ему снятся женщины,
которых он никогда не видел. Ну ладно бы ещё те, чьи фотографии до сих пор хранятся,
замаскированными под фотобумагу. Но откуда возникают совсем незнакомые? Может быть, во сне
реализуется какая-то его параллельная, возможно, более правильная жизнь, идущая где-то в
другом измерении? Может быть, уйдя тогда от Ирэн, он до этой жизни так и не дошёл, а
заблудился и бродит сейчас по какому-то случайному отвороту? Хотя с другой стороны, чего тут
сомневаться и страдать? Будь доволен тем, что есть. Есть у тебя женщина – с ней и сживайся, не
важно: любишь или нет. С ней и строй отношения на тончайшем, высочайшем душевном уровне с
чувствами-паутинками, о которых грезишь всю жизнь. А ради этого забудь все неприязни и обиды.
Жди момента, когда всё что раздражает тебя в близком человеке, перетрётся, переживётся и
сделается своим, привычным, можно сказать, родным.
Вот если бы только того же захотела и Смугляна, настроенная, напротив, на постоянную войну.
Она, похоже, устаёт уже от самих ровных отношений, взрывая их всякий раз, как только они
устанавливаются. Но почему? Ответа у Романа нет.
Нина же, и впрямь, улаживать эту жизнь не собирается. Просто у неё есть и другая, вроде как
боковая, жизнь. Подходит к концу её декретный срок, а вместе с ним и академический отпуск. Надо
лишь потерпеть – а уж в городе-то она наверстает всё! Постоянно помня о существовании своей
иной жизни, Смугляна тайно верит, что когда-нибудь эта жизнь будет состоять не из двух окон в
году, а превратится в одно сплошное радостное окно. Как это чудо случится – не известно, но
должно случиться обязательно! Не может быть такого, чтобы вся её жизнь тускло и бессобытийно
промелькнула в этой дыре! Ну, конечно, не считая нынешнего стригального сезона с мужчинами-
джигитами за стенкой. Так что надо лишь набраться терпения и ждать. Потому-то никакого покоя
этой деревенской жизни, которую всё-таки хотелось бы устроить Роману, не смотря на его ночные
фантазии, Нине не надо. Для неё мир и покой, как мостик к болоту. Если у них всё нормализуется и
устаканится, значит, никакой перспективы уже не будет.
Постоянная раздражительность жены приводит к тому, что постепенно у Романа теряется право
делать ей даже мельчайшие доброжелательные замечания. Любая попытка поправить её в каком-
либо пустяке ставится в ранг умышленного унижения и оскорбления. Делая попытки выглядеть
благоразумной, Нина соглашается иногда с тем, что у Романа, как у мужа, в принципе-то, могут
возникать кой какие замечания, вот только они должны быть сверх тактичны и сверх тонки. Роман
же вместо того, чтобы перед каждым замечанием делать получасовые словесные реверансы, по
расписанным Ниной правилам, просто надолго замолкает.
Но что же делать, как вылечить отношения? Может быть, в гости к кому-нибудь ходить, может
быть семьями дружить? Несколько раз они бывают у Калгановых, но Боря понимает дружбу только
с бутылочкой. Роману это не подходит, а Нине не нравится его жена – слишком затюканная и
совсем деревенская – в подруги она не годится.
Есть ещё молодая семья приезжих Арбузовых: Виктор преподаёт литературу в школе, а Лена,
закончившая экономический факультет, работает в бухгалтерии совхоза. Их первому ребенку уже
три года, и Лена снова беременна. Два раза побывав у них, Мерцаловы замечают в их отношениях
холодную натянутость. Объяснение оказывается простым: Виктор неравнодушен к англичанке
Ольге Борисовне. Дружба с семьёй, в которой отношения, как струна, тоже не выходит –
Арбузовым просто не до постороннего общения.
* * *
В середине февраля выдаётся несколько тёплых дней. Сидя у окна, Роман чувствует, как
впервые в этом году, его плечо пригревает солнышко. И это ласковое тепло, пробуждая в комнате
какой-то знакомый запах, уносит в детство, в то весеннее время, когда в окнах вытаскивают вторые
рамы. За зиму люди привыкают к более отдалённому и глухому миру за окнами, а, вынув вторые
рамы, воспринимают его откровенней и ближе. От яркого света, кажется, и сам дом становится
просторней. Подоконник, освобождённый от рамы, оказывается непривычно широким и
необыкновенно чистым, потому что вся пыль, скопившаяся за зиму, вытерта мамой. И радостно
уже от того, что теперь у окна можно сидеть, свободно положив руки на подоконник. А ведь
внешние рамы ещё и открываются! Щёлкнул блестящими шпингалетами, распахнул створки и мир
уже щедрым потоком входит в избу, вместе со свежестью травы, дурманом цветущей черемухи
или, если рамы вытащены очень рано, то ещё и ароматом какой-то необычно пахучей весенней
земли, размываемой ручьями от талого снега.
Плавая в нахлынувших ощущениях, Роман невольно наблюдает за Машкой, которая, ковыляя и
заваливаясь там да там, расхаживает по ограде. Через месяц ей исполнится годик, а она топает
уже почти два месяца. Смугляна, посматривая за Машкой со стороны, щёлкает семечки. Дочка
321
подходит к самому окну (завалинка в этом месте невысокая) и Роман, чтобы наблюдать за ней
незаметно, задёргивает тюлевую занавеску. Но дочка, видимо, увидевшая его раньше, подходит и,
уткнувшись в стекло, пристально всматривается сквозь тюль. Роман вплотную видит её
любопытную мордашку, оставаясь невидимым для неё. А ведь по сути-то таким стеклом
отстранённости разделены все люди. Вот и дочка растёт уже сама по себе, уже в некотором
отрыве от тебя. Принято думать, что родители, видя свежее личико своего ребёнка, перестают
страдать о своих морщинах, как бы духовно перетекая в ребёнка. «Вот отраженье старости моей»,
– так сказал об этом Шекспир. Однако в чём это перетекание? Уже сейчас Машкин мир совсем
другой. В её воспоминаниях о детстве, возможно, останется вот эта ограда с серой выветренной
травой, или вон те занозистые доски, по которым она только что лазала. А у него в памяти
