— Назвала бы именем отца! — крикнув в ответ, Ольга ударяет ладонями по рулю. — Черт! Умеешь же ты вывести из себя! Прямо талант!
— Я серьезно, — не слушая Ольгу, почти шепчет Альбина, аккуратно промокает слезы салфеткой. — Сама же знаешь, ну какая с тобой может быть семья? Ребенок, какой бы он ни был, всегда будет для тебя чужим, как и его мать. Ты красиво клялась мне в любви, но мы всегда оставались лишь «ты» и «я», не «мы».
— Слушай, где Христенко твой или этот его шофер с кабриолетом? — теряя терпение окончательно, звереет Ольга. — Моя жизнь тебя давно не касается!
— Моя вообще тебя никогда не касалась! — парирует Альбина, — только твои собственные прихоти! А мне теперь как жить, если я не могу с ним! Если на его месте….
…Замолчав на полуслове, Альбина сквозь слезы испуганно глядит вперед. Собираясь ответить что-то резкое, Ольга не успела лишь из-за слишком разбушевавшихся эмоций и тем, в общем-то, лучше — к машине не спеша подходил мужчина, чье лицо показалось Ольге смутно знакомым.
— Это за мной, — в следующую минуту подтверждает Альбина негромким, странным тоном. Она вообще за мгновение как-то полностью, очень странно изменилась, будто в привычный, давно изученный Ольгой запах духов Албины добавилась новая, сильная нотка, не свойственная этому букету, меняющая его кардинально. Этот якобы страх, эта странная мягкость, что-то несказанно новое и при том неуловимо знакомое… удивленно скосив на Альку глаза, Ольга даже губу прикусила в догадке.
«Вера!!! — застучало набатом в висках. — Ты пахнешь Вериным мазохизмом!».
— Добрый вечер, — вежливо произносит мужчина, останавливаясь у машины с Алькиной стороны. — Альбина, зачем же вы заставляете нас волноваться? Вам не стыдно…
Провожая их взглядом (после комично скомканного прощания), Ольга чувствует себя до идиотизма странно.
Аля гордо шагает впереди, в полушаге за ней следует «широкие плечи», с которым у нее явно роман а-ля «Я и Вера» только в иной гендерно-эмоциональной окраске.
«Зачем в этом случае она сейчас здесь устроила мне сцену на тему «ты во всем виновата»?».
Теряясь в догадках, Ольга выводит машину из старого дворика, оставляя за его воротами бесформенный ворох воспоминаний, старых обид и упреков.
«Меня не касается ее жизнь, — вливаясь в сумасшедшее движение Кутузовского, Ольга, тем не менее, не может отделаться от послевкусия встречи, горечью тлеющее теперь под языком. — Какого черта она несла о детях? — не в первый раз Альбина мусолила эту тему, но в этот раз ее слова зазвучали странным не то пророчеством, не то… чем еще, Ольга затруднялась определить. У Риты есть дочь, мы с Ритой… в каких отношениях?»
Барабаня пальчиками по баранке руля, Ольга подползает к своему повороту. Проваливаясь в задумчивость, она всегда начинает вести машину с особой аккуратностью, словно временно передает право на вождение внутреннему компьютеру, чье программное обеспечение выстроено на архитектуре усиленного педантизма.
«Я люблю её?» — задается девушка вечным вопросом с миллионом вариантов ответов.
— Возможно… — неуверенно отвечает Кампински сияющей восторженными огнями Москве. — И разве это так важно? Нам сейчас хорошо…
Алькин голос, издеваясь, хмыкает из памяти: — «Не говори за двоих. Это тебе сейчас хорошо. Всё укладывается в твою личную формулу идеальных отношений, а что до очередной твоей пассии, то ее мысли, чувства и планы уж точно тебя не должны волновать. Никогда ведь не волновали».
— Это неправда! — вслух отвечает Ольга, досадуя на проклятую Альку, умеющую достать ее до вот этого психованного разговора вслух с самой собой. — Я всегда тобой честно интересовалась. И это не я тебе изменяла, а ты!
«Ты знаешь почему! — злобно парирует из внутренней Ольгиной темноты голос бывшей возлюбленной. — Здесь-то ты себе точно не соврешь! Не отвертишься!».
Продолжая внутренний спор, выматывающий в масштабе час за сутки, Ольга добирается до квартиры, уже едва переставляя ноги. Усталость душит и давит, одновременно лишая воздуха вкупе со здравым смыслом, на его место приходит дикая злоба, отравляющая кровь жгучим ядом.
«Рита, ну скажи ты им всем! — упав в кровать, мысленно тихо шепчет душа. — Я ведь не монстр, не это дурацкое чудовище, которое они за меня рисуют. Я люблю тебя. Ты мой свет, мое тепло и ничего крамольного мне от тебя не нужно, что они там себе напридумывали. Я просто хочу… хочу быть вместе… это ж так просто…» — засыпая, выдыхает желания Оля.
Заполнив квартиру тихими сумерками, Москва озадаченно переливается далекими огоньками, а потом бесшумно слетает с двадцать пятого этажа огромной птицей. Её северная соседка растерянно пялится глазами Риты в небесные звезды и пытается найти ответ на задачку в два простых действия: — «Мама с дочкой и любимая собираются приехать одновременно. Вопрос — как быть?».
========== Часть 14 ==========
В кабинете Алешина на некоторое время повисла отчаянно звенящая напряжением ненормальная тишина.
Сергей Владимирович, Джамала и Талгат сидят за столом, а за дверьми притаилась целая Компания в компании с Городком. В ожидании разрешения конфликта сотрудники даже ходят на цыпочках и разговаривают чуть громче, чем шепотом, а поговорить есть о чем! С самого утра сегодня в офисе штормило. Вчера Алешин строго повелел смышленую секретаршу вернуть, но не уточнил, в какой отдел. Явившись сегодня пред очи Светлого (так с легкой руки кого-то из офисчан за глаза прозвали нового управляющего), Джамала, не желая того, из библейской Евы превратилась в библейское яблоко. К слову сказать, за то немногое время, что Джамалы не было на рабочем месте, либо сотрудники (преимущественно мужского пола) по ней соскучились, либо медленно вступающая в материнство она сказочно похорошела, но обоим — и прекрасной Джамале (ее взревновало все женское население офиса), и бедному Талгату с его больной ревностью возвращение в родные пенаты далось очень сложно.
Любой намек на прошлое возлюбленной (а видел он их буквально во всем), Талгат непременно принимал за личное оскорбление. Любой восхищенный взгляд любого из сотрудников за посягательство на святое. О хитросплетении женских же интриг Алешин даже думать боялся, поэтому, когда Исин прямо на планерке едва не вызвал на дуэль дуреху-Ложкина, пошутившего в привычной для себя недалекой манере гусарского юморка, Сергей Владимирович сказал вылетевшему за все дозволенные рамки шуму «ша» и пригласил возмутителей спокойствия в кабинет.
Там, за закрытыми дверьми все трое сели за стол и никто не знал с чего начинать. По старшинству первым должен высказаться Алешин, по существу — Исин, а по невозможности сдерживать пыл эмоций — раскрасневшаяся, с горящими глазами Саймуратова.
Но все трое несколько минут молчали, затем всем захотелось пить.
Утолив жажду обычной водой и отказавшись от кофе, Сергей Владимирович решительно начал.
— И что мне делать теперь с твоей нездоровой ревностью, первый инженер Исин? — басовито, а от того особо тяжело прозвучали слова Алешина. Вчера они с Талгатом официально перешли на ты, но сегодня это местоимение еще слегка резало слух.
Помолчав, Сергей Владимирович перевел внимание на Джамалу и неосознанно выпрямился в начальничьем кресле так, словно то был королевский трон.
Джамала неосознанно-мило порхнула ресницами. Талгат осознанно сдержался, чтобы не заскрипеть зубами, и вперил тяжелый взгляд в полированную столешницу. Дальнейшие слова в этом микроскопическом жизненном эпизоде оказались лишними, да и просто невозможны.
