— Щелокова? — удивленно переспросил Шмыгайловский, снимая очки и протирая их носовым платком.
— Ну да… Кто-то насвистел про Гладких и его жену. Да! — спохватился Мищенко. — Там еще вот какая неприятность… Жена-то Щелокова утонула.
Шмыгайловский непонимающе уставился на Мищенко.
— Подробностей толком не знаю, успел поговорить только с Дятловым, он уже на месте, — зачастил Мищенко. — Вроде бы купаться они полезли среди ночи, а сами пьяные были. Вот жена Щелокова и не вынырнула. А перед этим у них скандал с Гладких вышел. И полиция считает, что Щелоков сначала Гладких с балкона столкнул, а потом жену в воду потащил и утопил.
Шмыгайловский помолчал, что-то прикидывая.
— Полиция, значит, так считает? — проговорил он медленно.
Мищенко кивнул.
— Что ж, пусть считает, — согласился Шмыгайловский. — Тем более что версия более чем убедительная. Ну что ж… — Он сцепил руки в замок на затылке, подумал некоторое время, затем кивнул. — Что ж, основная проблема устранена. Ряд вопросов решится так, как и планировалось. Вот только один вопрос меня мучает…
— Клебанов? — тут же спросил Мищенко.
— Клебанов теперь не проблема! — махнул рукой Шмыгайловский. — Но с ним разберешься ты. Сейчас главное… Слушай, а ты ничего не знаешь про настроение Вахромеева?
— Откуда же мне знать? — изумился Мищенко. — Я с ним совершенно не пересекаюсь.
— Ладно, попробуем подойти с другой стороны. Вопрос с Клебановым теперь можно не затягивать. Это в пятницу у нас было препятствие, и серьезное. Теперь его нет. Можно не ждать до конца лета.
— Вы надеетесь, что Вахромеев нас поддержит? — удивленно спросил Мищенко.
— Нет, я надеюсь, что он просто не станет нам мешать.
— Вы думаете, он не обсуждал это с Гладких?
Шмыгайловский промолчал. Ему не хотелось думать, что Гладких и Вахромеев обсуждали проблему, решение которой сейчас было важно для обоих. На кону стояли деньги, которые уже осели в карманах чиновников. Отказываться от них обоим не хотелось. Раньше мешал Гладких, но теперь его нет. Но остался Вахромеев, а он неизвестно как себя поведет…
Шмыгайловский напряженно раздумывал, потом почесал голову и жестом пригласил Мищенко присесть. Тот отодвинул стул и присел рядом.
— Наверное, следует позвонить Клебанову и убедить его подождать совсем чуть-чуть. Хотя бы пару недель, пока не появится какая-то определенность. Вот ты позвони и объясни ситуацию.
Мищенко кивнул.
— Ну, и последнее… — медленно проговорил Шмыгайловский. — С последним, наверное, придется поступить радикально.
— То есть? — поднял бровь Мищенко.
— Категорическим «нет». И тут мы имеем преимущество, поскольку можем просто зарубить проект как бесперспективный.
Мищенко протестующе приподнялся на стуле.
— Они будут возражать, — уверенно сказал он. — Поднимется буча!
— Ничего, пусть бушуют, — равнодушно махнул рукой Шмыгайловский. — Побушуют и успокоятся.
— Прессу на уши поставят, — не соглашался Мищенко. — Кстати, Вахромеев и тут может вмешаться.
— А ему это зачем? Этот вопрос вообще не в его компетенции, так же, кстати, как и Гладких. Гладких вообще взял на себя не свою заботу. Почему мы должны поддерживать эту его прихоть?
Мищенко тяжело вздохнул.
— Старичок так просто не отступит, — наконец проговорил он.
— Придется отступить! — жестко ответил Шмыгайловский и припечатал кулаком по столу, словно ставя в этом деле жирную точку. — Значит, решили. Звони Клебанову и говори, что все решится в самое ближайшее время. А старичка не принимать. Всё!
— А похороны? — напомнил Мищенко.
— Ах да, совсем забыл! — Шмыгайловский нажал кнопку вызова, и вскоре на пороге появилась секретарша.
— Катя, у нас горестное событие, — серьезно произнес Шмыгайловский. — Умер Гладких.
— Вячеслав Андреевич! — широко раскрыла глаза девушка.
— Да. Так что пригласи ко мне Афанасьева. Или нет… Мне сейчас некогда, я напишу записку, пускай сделает все, что нужно. Если будут посетители ко мне или Олегу Николаевичу — нас нет на месте. Все понятно?
Катя кивнула. Она выглядела несколько обескураженной. И тем, что Гладких умер, и тем, что Шмыгайловский дал ей распоряжение, которых раньше не давал, — в самом деле, зам по хозяйственной части Афанасьев будет получать распоряжение из ее уст, а не от самого Шмыгайловского! Но последний быстренько нацарапал на листе бумаги записку к Афанасьеву и вручил ее секретарше. Она взяла записку и вышла из кабинета. Вслед за ней хотел подняться и Мищенко, однако секретарша тут же вернулась и сообщила:
— Геннадий Алексеевич, к вам посетитель…
Шмыгайловский бросил на нее уничижительный взгляд и произнес свистящим шепотом:
— Я же говорил, что занят!
— Я объяснила, но он сказал, что из МВД, — торопливо сказала секретарша в свое оправдание.
Сразу после этой фразы в кабинет уверенной походкой вошел высокий мужчина средних лет, с коротко стриженными темными волосами. Он зорким глазом мгновенно оглядел обоих чиновников и произнес:
— Добрый день. Сожалею, что побеспокоил, но обстоятельства не терпят. Полковник Гуров, МВД.
И помахал перед чиновниками удостоверением.
* * *
Гуров смотрел на двух чиновников, которые при его появлении прервали какой-то разговор и теперь молча глядели на него. Один из них, лысенький, маленький и весь какой-то скользкий, кашлянул и проговорил:
— Так я пойду, Геннадий Алексеевич…
— Идите, Олег Николаевич, — отрывисто произнес Геннадий Алексеевич и махнул рукой, словно в подтверждение своих слов.
Лысенький поклонился и хотел было вынырнуть из кабинета, однако Гуров бросил ему в спину:
— А вы случайно не Мищенко Олег Николаевич?..
Тот развернулся на ходу и несколько удивленно кивнул.
— Совершенно верно, моя фамилия Мищенко.
— Тогда я бы очень просил вас тоже остаться. Дело в том, что я планировал побеседовать и с вами тоже, а время мне очень дорого, поэтому я не хотел бы его тратить. Предлагаю побеседовать втроем.
Мищенко бросил быстрый взгляд на Шмыгайловского. Это был довольно крупный мужчина, с красноватым лицом и пышными седыми усами. Он грузно сидел в массивном кожаном кресле и смотрел на Гурова взглядом, казавшимся из-под густых, нависающих бровей суровым.
— Не возражаю, — густым голосом произнес он и пригласил садиться.
Гуров сел в кресло, которое только что покинул Мищенко, тот устроился в другом, постоянно бегая глазами и переводя их с одного предмета на другой.
— Первым делом хочу выразить вам свои соболезнования, Геннадий Алексеевич, — вспомнив наставления Орлова и сдерживая улыбку, произнес Лев. — И вам, Олег Николаевич. Вы лишились одного из ваших сотрудников, причем при трагических обстоятельствах.
— Да! — серьезно кивнул Шмыгайловский и нахмурился, отчего брови почти полностью закрыли глаза. — Ужасное несчастье!
— Огромная потеря для министерства! — скорбно вторил ему Мищенко.
Гуров решил поддержать игру.
— Вам приходилось работать с ним бок о бок, решать совместные проекты, — полувопросительно-полуутвердительно произнес он. — Говорят, Вячеслав Андреевич использовал в работе очень прогрессивные методы?
— Да, — важно кивнул Шмыгайловский. — Это был один из самых ценных сотрудников аппарата. Умный, деловой, с современными взглядами. Истинный демократ.
Говоря это, он подумал, что надо бы использовать данные эпитеты в своей надгробной речи над телом усопшего. Звучало хорошо, ему даже самому понравилось. И он воодушевленно продолжал:
— В нынешнее время очень важен командный дух. К этому постоянно призывают нас и президент, и премьер. И мэр города, следуя их примеру.
«Чувствуется советская партийная школа, — подумал Гуров. — Хотя словоблудием и сейчас занимаются не меньше!»
— То есть вашему ведомству удалось создать этот самый командный дух, — сказал Гуров.
— Да, — гордо подтвердил Шмыгайловский. — И во многом благодаря таким людям, как Вячеслав Андреевич. Нам будет его очень не хватать. Это был прирожденный руководитель.
— Неужели между вами никогда не было никаких разногласий? — поинтересовался Лев.
— Нет! — категорически заявил Шмыгайловский и посмотрел на Мищенко. Тот поддержал его энергичным кивком головы.
Собственно, Гуров не ожидал от них ничего другого. Он знал, что если задавать вопросы таким образом, то получит совершенно определенные ответы. Можно было даже на спор самому составить список ответов и потом сверить их с тем, что говорят Шмыгайловский и Мищенко. Суть была бы одна и та же. Однако Гуров собирался подыгрывать чиновникам лишь до определенного момента. Он расспросил их о том, в каких отношениях Гладких был с работниками министерства, был ли он приятным в общении человеком, не было ли у него врагов и даже как обстояли дела у него в семье.
