пролеска, украдкой и пристыженно, как сбежавшая собака. Я быстро шла к освещенным окнам, и так как Л и Бретт сняли занавески, чем ближе я подходила, тем больше деталей могла разглядеть. Сначала я увидела, что мебель отодвинута к кухонным шкафам и полкам, а затем увидела две фигуры, Л и Бретт, которые двигались так странно, что я подумала, что они танцуют. Но потом, подойдя ближе, я поняла, что они рисуют – и более того, рисуют на стенах!
Они были почти раздеты, Л без рубашки, с большими пятнами краски на груди, Бретт в трусах и майке на бретельках, волосы убраны под платок. Л яростным жестом вытер тыльную сторону руки о нос и оставил на лице длинную полосу краски. Бретт показала на нее пальцем и согнулась от смеха. Они взяли из сарая маленькую стремянку, чтобы дотянуться до верхней части стен, которые были уже наполовину покрыты растущим водоворотом кричащих цветов и форм. Я остановилась, прикованная к земле, не в состоянии не видеть того, что открывалось мне через стекло. Я видела очертания деревьев, растений и цветов: деревья с большими извилистыми, как кишки, корнями, мясистые непристойные цветы с большими розовыми тычинками, похожими на фаллосы; странных животных, птиц и зверей неземного облика и расцветок; а посередине были две фигуры, мужская и женская: они стояли за деревом с жуткими красными плодами, похожими на бесчисленные открытые рты, а ствол обвивал большой толстый змей. Это был Эдем, Джефферс, только его адская версия! Подойдя ближе к окну, я услышала резкую музыку и сквозь нее их голоса, которые казались ревом, писком и взрывами пронзительного смеха. Они бегали по комнате, будто охваченные дьявольской энергией, брызгая краской и размазывая по стенам. Они работали над фигурой Евы, и я услышала, как Л сказал:
– Давай нарисуем этой кастрирующей сучке усы!
Бретт завизжала от смеха.
– Причина всех бед, – сказал он, проводя над верхней губой толстые черные штрихи.
– И давай добавим ей кругленький живот! – вскрикнула Бретт. – Жирный живот, как у женщин средних лет! В остальном она худая, но живот эту сучку выдает.
– Большие густые усы, – сказал Л. – Так, чтобы мы знали, кто тут главный. Мы же знаем, правда? Да?
И они оба истошно заржали, а я стояла под окном в свадебном платье, наступала ночь, и я дрожала, дрожала от макушки до пят. Они говорили обо мне, они рисовали меня, Ева – это я! Мое сознание погрузилось в страшную темноту, так что на какое-то время я не могла видеть, думать или двигаться. А потом мне в голову пришла мысль – нужно вернуться к Тони. Я повернулась, побежала обратно по тропинке между деревьями и, приближаясь к дому, увидела на подъездной дорожке два красных огня. Они светились минуту-другую, а затем под шум мотора начали удаляться. Я поняла, что это наш фургон и что там Тони, что он уезжает! Я выбежала на дорогу и стала звать его по имени, но огни исчезли за поворотом, и я поняла, что он оставил меня и уехал, и не знала, вернется ли снова.
Символично, что хорошая погода закончилась на следующий день, на смену ей пришел дождь, и я сидела и смотрела из окна на льющуюся с неба воду, не шевелясь и не говоря ни слова. В какой-то момент я услышала шум машины перед домом и бросилась на улицу, думая, что вернулся Тони, но это был один из его товарищей, который приехал сказать, что Тони попросил его одолжить мне машину, так как сам уехал на фургоне. Уехал! Я вернулась в дом и снова села перед окном. Так грустно было смотреть на дождь после всех этих теплых и солнечных дней. Я думала о поливочной системе Тони, о том, как он день за днем следил за тем, чтобы растения жили, пока мы наслаждались хорошей погодой, и, когда я вновь осознала, какой Тони хороший и ответственный и какие мы все легкомысленные и эгоистичные, я начала рыдать. Иногда ко мне приходила Джастина, садилась рядом и тоже смотрела из окна на дождь, и я видела, что она скучает по Тони почти так же, как и я. Она спросила, знаю ли я, когда он вернется, и я сказала, что не знаю. Когда стемнело, я пошла наверх, легла на нашу кровать и попыталась поговорить с Тони. Я полностью сосредоточилась на том, чтобы поговорить с ним сердцем, и надеялась, что он услышит меня, где бы он ни был.
На следующий день пришли еще двое мужчин, чтобы выполнить уличную работу Тони и переделать другие дела на участке. Я держалась очень тихо и спокойно, разговаривала с Тони сердцем, как делала всю ночь. Я ни минуту не сомневалась в его преданности или в причинах, по которым он ушел, – я сомневалась только в себе и в возможности убедить его, что я до сих пор тот же человек, каким он меня знает. Дело в том, Джефферс, что двум таким разным людям, как Тони и я, необходим едва ли не перевод, и во времена кризиса в этом переводе многое может легко утратиться. Как мы можем быть уверены, что понимаем друг друга? Как можем знать, что оба видим одно и то же и реагируем на одно и то же? Второе место – только один пример наших попыток учесть эти различия, потому что мы оба понимали, что в таком браке, как наш, один источник не может всегда питать обоих. Такое положение дел давало нам свободу, но порождало и сожаление, которое возникало, когда ты начинал подозревать, что это ограничивает ваши отношения.
Для меня наши с Тони различия были проверкой способности сдерживать собственную волю, которая всегда стремилась сделать всё так, как я представляла, как я хотела, в соответствии с моим планом. Если бы Тони согласился с моим планом, то это был бы не Тони! Не знаю, что во мне служило аналогичной проверкой для него, и это не мое дело, но я помню, когда мы строили второе место и начали его так называть, каким-то образом я поняла, что, если мы продолжим в том же духе, это название закрепится, и я сказала Тони, что словосочетание «второе место» в значительной степени отражает то, как я ощущаю себя и свою жизнь: что это частичная победа, которая потребовала столько же усилий, сколько настоящая, но в полноценной победе мне было всегда отказано из-за вмешательства силы, которую я могу назвать разве что силой превосходства. Я никогда не могла победить, и причина, казалось, состоит в определенных неизбежных законах судьбы, которые я – как женщина – бессильна преодолеть. Мне стоило смириться еще в начале и избавить себя от пустых усилий! Тони слушал меня, и я видела, что мои слова удивляют его и он пытается понять почему, и после долгой паузы он сказал:
– Для меня это означает нечто другое. Параллельный мир. Альтернативная реальность.
В общем, Джефферс, мысленно я от души посмеялась над этим прекрасным примером парадокса, который представляем собой мы с Тони!
Когда мы женились, помню, регистратор осторожно спросил, хочу ли я, чтобы из брачных клятв было исключено слово «повиноваться» – многие женщины сегодня хотят его убрать, сказал он и как будто подмигнул. Я ответила, что нет, хочу его оставить, потому что мне кажется, любить – значит быть готовым повиноваться, даже маленькому ребенку, и что любовь, которая не обещает уступчивости или покорности, либо неполная, либо тираническая. Большинство из нас будут счастливы бездумно покориться чуть ли не любой мелочи, которая считает себя авторитетом! Я обещала повиноваться Тони, и он обещал повиноваться мне, и, сидя в доме и смотря в окно, я думала, что не знаю, будет ли эта клятва – как некоторые другие клятвы – полностью осквернена, если однажды ее нарушить. В своем сердце я просила его повиноваться мне и вернуться домой, и эта просьба почти заставила меня почувствовать в себе особую силу, потому что обстоятельства вынудили меня понять, как он чувствовал себя в тот вечер, когда я убежала от него
