Принцип государственного суверенитета впервые получил правовое оформление заключением Вестфальского мира – Оснабрюкского и Мюнстерского мирных соглашений, подписанных соответственно 15 мая и 24 октября 1648 г. и завершивших тридцатилетнюю войну в Европе. Эти документы считаются рядом ученых первыми международными правовыми актами, признавшими право государств на суверенитет, причем определившими основные параметры данного права, а также положившими начало современному миропорядку, основанному на сосуществовании равноправных государств-наций228.
Как видно, принцип государственного суверенитета во внутриполитической жизни страны означает, что доступ к управлению обществом можно получить лишь посредством овладения механизмами государственной власти. Во внешнеполитических же отношениях суверенитет означает по сути международную правосубъектность государства229.
Принцип государственного суверенитета обнаружил значительный потенциал для развития в обществе солидарности. Во-первых, идея об объединении людей в национальное государство послужила идеологическим ориентиром для решения вопроса о том, кто есть друг, а кто есть враг, т. е. основанием социальной солидарности – в данном случае механической. Иными словами, принцип суверенности государств, утвердившись в эпоху позднего феодализма, в недрах которого зарождались буржуазные отношения, объективно-экономически способствовал формированию крупных рынков, а субъективно-психологически – укреплению единства жителей в пределах обширных территорий. Именно на данной основе сложились нации и национальные государства. Таким образом, можно констатировать, что образование суверенных национальных государств способствовало усилению и расширению сферы действия принципа социальной солидарности. При этом главным образом упрочилась и сделалась более масштабной механическая солидарность, что выразилось в образовании крупных наций, сплотившихся вокруг абсолютных монархов. Последние «олицетворяли общее благо, возвышающееся над выгодами отдельных сословий и партий»230.
Во-вторых, концепция суверенитета положила конец феодальным междоусобицам, признала равноправие, самоопределение и мирное сосуществование наций, что способствовало развитию солидарности органической. Действительно, образование крупных государств, каждое из которых стало контролировать из единого центра большую территорию, обеспечивая в ее рамках правопорядок, сделало жизнь европейцев более мирной: количество войн несколько сократилось. При этом войны, имевшие место после Вестфальского мира до французской революции, были в основном войнами правителей, а не народов, т. е. конфликтами за расширение территории, но не конфликтами идей231.
С демократизацией общества идея государственного суверенитета – именно благодаря своему значительному интеграционному потенциалу – была сохранена не только для морального обоснования притязаний новой власти, но и с целью обеспечить основанные на взаимодействии равноправных государств стабильность и порядок на европейском пространстве, ибо «продолжительный мир», по справедливому замечанию известного современного американского политолога Р. Даля, является одной из важных предпосылок утверждения и развития не только рынка, но и демократии232. Однако источник государственного суверенитета в качестве его идеологического обоснования был подменен. Таким источником был объявлен не монарх, а народ. Абсолютизация его власти не пугала отцов-основателей демократического государства – поскольку, по мнению многих из них, народ не может причинить вреда отдельным гражданам – точно так же, как человек не может заниматься членовредительством233.
Следует отметить, что в конституциях первой волны принцип государственного суверенитета тем не менее вербального закрепления практически не получил. Эта традиция объясняется, видимо, тем, что первостепенной задачей конституций были не просто обеспечение верховенства и независимости соответствующего государства (даже если принятие конституции знаменовало данную независимость), а установление такого устройства власти в нем, которое способно свести к минимуму ущемление прав человека. Именно поэтому акцент в конституциях первого поколения делался на провозглашении суверенитета народного или национального. Например, Правительственный устав Польши 1791 г., считающийся первой европейской конституцией, устанавливал: «Всякая власть в человеческом обществе берет свое начало в воле народа» (ст. V); двухпалатный законодательный орган – Сейм – это «отражение и средоточие всевластия народа» (ст. VII); «свободному польскому народу гарантируется власть устанавливать для себя законы и силу надзора над всякой исполнительной властью, а также избрания чиновников и магистратур» (ст. VIII).
Принадлежность суверенитета нации или народу провозглашается и во всех конституциях Франции, в том числе – первой волны (п. 1 раздела 3 Конституции 1791 г., п. 7 Конституции 1793 г., п. 1 главы 1 Конституции 1848 г.). Так, Конституция Франции 1791 г. объявляет: «Суверенитет принадлежит нации; он един, неделим, неотчуждаем и неотъемлем. Ни одна часть народа, ни одно лицо не может присвоить себе его осуществление» (данная формулировка воспроизводилась и последующими французскими конституциями).
Справедливости ради следует, однако, отметить, что и принцип народного суверенитета получил столь ярко выраженное непосредственное воплощение далеко не во всех конституциях первого поколения. Например, в Конституции США принцип народного суверенитета можно вывести лишь как подразумеваемый ею из анализа ряда ее положений: о том, что «мы, народ… принимаем… Конституцию» (Преамбула), а также о том, что все законодательные полномочия принадлежат Конгрессу (ст. I), обе палаты которого являются выборными (Сенат, правда, до 1913 г. избирался легислатурами штатов).
Отсутствие непосредственного упоминания о принципе народного суверенитета в текстах ряда конституций первой волны можно объяснить несколькими причинами. Одна из них – это менее идеологизированный (т. е. преимущественно функциональный) характер большинства первых конституций по сравнению с современными, что делало концептуально неприемлемым провозглашение в них разного рода принципов вообще, в том числе – народного суверенитета. Далее, отсутствие вербального провозглашения народного суверенитета в первых конституциях отчасти объясняется и слабой совместимостью данного принципа с тем обстоятельством, что избирательным правом в то время обладала лишь незначительная часть населения. Наконец, в странах, где принятие конституции означало лишь первый шаг к конституционализму посредством перехода от абсолютной монархии к дуалистической принцип народного суверенитета вообще не подразумевался. Таковы, например, Конституционная хартия Пруссии 1850 г., Конституция Германской империи 1871 г., Конституция Японии 1889 г.
И все же принцип народного (национального) суверенитета получал в первых конституциях отражение значительно чаще, чем суверенитета государственного. Однако системный анализ положений документов конституционной значимости первой волны позволяет заключить, что и государственный суверенитет стал одним из ведущих принципов, лежащих в основе их содержания. Об этом свидетельствует наличие в конституциях норм об охране государствами своей территории и независимости, о верховенстве законов, о существовании в стране вооруженных сил, об обязанности граждан защищать Отечество и т. п. Например, во всех конституциях Франции провозглашается, что она едина и неделима (п. 1 раздела 2 Конституции 1791 г., п. 1 Конституции 1793 г., п. 2 Вступления Конституции 1848 г.). Кроме того, ст. 119 Конституции Франции 1793 г. устанавливала, что «французский народ не вмешивается в управление других народов; он не потерпит также, чтобы другие народы вмешивались в его дела». А ст. 121 названного документа провозгласила, что «французский народ не заключает мира с врагом, занимающим его территорию».
Итак, закрепление в конституциях первого поколения принципа государственного суверенитета лишь косвенно – в отличие от суверенитета народного, который во целом ряде из них получил непосредственное вербальное оформление, свидетельствует о том, что государственный суверенитет в рамках демократического государства призван играть роль технического, организационно-правового, вспомогательного механизма реализации принципа народного (национального) суверенитета234 или народовластия, производным от которого и обслуживающим который считается в рамках концепции демократического государства государственный суверенитет.
Действительно, как писал Л. Дюги, существуют и могут существовать лишь две концепции, обосновывающие существование суверенитета того или иного государства. Это его (государственного суверенитета) происхождение «сверху» или «снизу». В первом случае государственный суверенитет выводится из божественного происхождения монарха и олицетворяется им, а во втором – из факта объединения народа и его желания жить и обустроить свою жизнь вместе235. Теория государственного суверенитета, разработанная в период формирования абсолютной монархии, выводила его из суверенитета монарха. С утверждением же конституционализма государственный суверенитет стал рассматриваться как порождение и механизм обеспечения эффективности суверенитета народного.
